Читать книгу "Миф о Христе. Том II - Артур Древс"

англичанин Росс в своем исследовании «Тацит и Браччиолини» (1878). Поэтому Вейс считает себя в праве заявить, что «автор этой знаменитой гипотезы (т. е. неаутентичности 15,44 «Анналов») давно уже показал свою способность на такого рода суждения». А на маннгеймском собрании протеста он утверждал, что тот француз Ошар, на которого я ссылался, между прочим, сделал «невозможным свое положение в науке» тем, что он все «превосходное» сочинение Тацита[11] признал подделкой XV — XVI столетия (6). После этого Вейс патетически восклицает: «Вы видите, каким авторитетам следует Древс!».

Может быть, я меньше разумею в «науке», чем господин профессор Вейс, однако, моему ограниченному уму мирянина все-таки непонятно, почему суждения и исследования какого-нибудь ученого обесцениваются тем, что через семь лет тот же ученый написал произведение, которое единодушно отвергнуто наукой? Следовало бы, кажется, думать, что научное значение какого-нибудь суждения или утверждения определяется собственным его содержанием, а не теми событиями, которые не имеют непосредственного к нему отношения. Вполне возможно, что Ошар в своем признании всего Тацита подделкой зашел слишком далеко, но разве это чем-нибудь опровергает его утверждение, что подделкой являются 15, 44 «Анналов» Тацита? А затем, Ошар, якобы, сделал свое положение в науке «невозможным». Но об этом я что-то не слышал, ибо последняя, по моему убеждению, за одним только исключением, которое я сейчас укажу, вовсе не интересовалась Ошаром до тех пор, пока «Миф о Христе» не привлек к нему внимания[12]. Да и господин профессор Вейс ничего о нем не знал, ибо все свои сведения об этом «редкостной французском ученом», как он его называет, он явно дочерпнул из краткой заметки Андреевна в «Tägliche Rundschau». Таким образом, он и здесь повторяет только то, что ему внушено другими, или, выражаясь его же словами, совершенно не знает того источника «о котором он так весело и игриво судит». И тут я мог «его же добром бить ему челом». Как осмеливаются, не читая Ошара, высказывать о нем такие суждения, — я постичь не в состоянии. Если бы я даже и знал резко критическое отношение Ошара к Тациту, я бы не считал себя вправе отписаться от его исследования насчет рассматриваемого отрывка, как делают это его ученые немецкие критики. Я бы решил, что, если Ошар, автор «Etudes de la vie de Sönöque» и «Etudes d’histoire religieuse», высказал столь резкое суждение о Таците, то у него, очевидна, на это были свои основания.

Немецким же критикам Ошара, которые, не зная его, так надменно поглядывают на этого иностранного ученого сверху вниз, я бы мог только посоветовать немедленно заняться штудированием его произведений, так как они могут научиться из них многому полезному для себя.

Но, может быть, господин профессор Вейс рассчитывает избавиться от штудирования Ошара ссылками на «хорошую критику» французского ученого, которую Франклин Арнольд дал в своем сочинении «О Нероновом гонении на христиан» (1888) и которой, как указывает Вейс, «я естественно также не цитировал»? А разве он-то сам читал эту работу? По какому-то странному случаю Вейс не только неправильно указывает заголовок работы Арнольда, но и, кажется, ничего не знает о том, что хотя Арнольд — эта единственная белая ворона — очень часто, действительно, упоминает Ошара и высказывается против предположений Ошара, но об исчерпывающей критике или даже об определенном опровержении выводов Ошара в произведении Арнольда и говорить даже не приходится. Вейс обязан был также знать, что место из Тацита получило самые различные истолкования, что, как и Арнольд указывает, достоверность сообщения Тацита о гонении на христиан была и другими поставлена под вопрос по самым веским соображениям, что «значительные немецкие филологи признали это место интерполяцией»[13]. Та манера обращения, которую названный профессор усвоил в отношении Ошара, является во всяком случае полной противоположностью «научности», она является не чем иным, как выражением высокомерия и чванства господина профессора Вейса. То же самое, впрочем, можно сказать и о невоздержанном на цитаты и важничающем своею начитанностью берлинском профессоре Дитце, который в своих «Критических замечаниях» к новейшему изданию «Мифа о Христе» раскопал три мнимых неправильности у Ошара и возомнил, что этим он «уничтожил» Тацитова критика.

Аргументы в пользу подлинности.

Как же, собственно говоря, обстоит дело с подлинностью указанного места из Тацита?

Конечно, и речи не может быть о том, что место это именно потому не может быть вставкой в текст «Анналов», что оно написано в «неподражаемом Тацитовом стиле», как это вслед за Гиббоном любят повторять защитники подлинности этого отрывка. Для ловкого фальсификатора вообще не существует «неподражаемого» стиля, напротив, чем необычнее, характернее и своеобразнее он, тем легче ему подражать. А таким стилем как раз и является стиль Тацита. Было бы поистине очень странно, если бы какой-нибудь монах, переписчик Тацита, который должен был просиживать за таким произведением, как «Анналы», целые месяцы, быть может, даже годы, чтобы этот переписчик за такой длинный срок не вжился в манеру письма своего автора, чтобы он не в состоянии был придумать каких-нибудь двадцать или двадцать пять строк в стиле Тацита. Тейффель хвастается, о чем упоминает Дитце в своей «Истории римской литературы», что он «ловко» подражает Тациту. Следовательно, и по мнению Дитце, такое подражание отнюдь не лежит за пределами возможного. Впрочем, ведь, и все-то дело в единственной фразе, имеющей, может быть, некоторое отношение к историчности Иисуса, и которая не носит специфического Тацитова стиля.

Не является также аргументом и то, что, будто бы, тон, в котором написан указанный отрывок, совершенно исключает возможность христианского авторства. Ф.-Соден полагает, что христиане «наверное изобразили бы свою молодую религию в более благоприятном свете, как они это всегда делали, когда вносили (так!) в известные им исторические труды сведения из истории возникновения христианства». (11). Ф.-Соден, однако, упускает из виду, что пренебрежительные выражения о новой религии и ее последователях могли казаться предполагаемому фальсификатору наиболее подходящими для того, чтобы создать впечатление аутентичности у читателя интерполированного места. Эти выражения как раз могли быть продиктованы общим настроением и тоном Тацита. Но, кроме того, ведь, вслед за этими выражениями идут фразы, рассчитанные на то, чтобы вызвать сочувствие к христианам, которые были жертвой кровожадности Нерона. Эти фразы смягчают впечатление указанных выражений. Ведь, в христианских рассказах о мучениках очень часто повторяется случай, когда в начале враждебное отношение противников христианства переходит в сочувственное, когда сами противники признают невинность преследуемых. Стоит только вспомнить об изображении Пилата у Матфея и Луки в знаменитых выражениях Пилата: «Я