Читать книгу "Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выходят на мороз
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
19231
3. Попрошайничать
Мало стоять с протянутой рукой, прося подаяние Христа ради, на хлеб копеечку. Беспризорники, прибывавшие на вокзалы больших городов, в Москву, Казань или Одессу, вскоре понимали, что даже в попрошайничестве есть свои правила и иерархия. В сборнике статей «Нищенство и беспризорность»1, опубликованном в 1929 году, приводятся полевые исследования, интервью и статистические данные, показывающие, что попрошайничество только на первый взгляд казалось спонтанным приемом, к которому вынужденно прибегали голодные дети. На самом деле это была организованная практика с сетью «филиалов», каждый из которых имел определенную задачу, отведенную для работы территорию и своего главаря. Любое вторжение на чужую территорию влекло за собой кровавые разборки.
Один из самых интересных аспектов касается «специализации» беспризорных: эти категории, или группы, имели свое название, как правило жаргонное. Согласно опросу, проведенному в 1925–
1928 годах в колониях Московской области среди более чем тысячи детей и подростков, наиболее распространенными категориями были марафоны (одиночки, бродящие по трамвайным остановкам и собирающие по копейкам), бегуны (идущие по пятам за намеченным прохожим), категория «певцы, музыканты, акробаты, ложкари», окусывалы (выпрашивающие в столовых, вокзальных буфетах, пивных и т. п.) и складчики (берущие милостыню не только деньгами, но и продуктами, и одеждой). Реже встречались такие группы, как стрелки, седоки или сидни (сидящие на улице на одном месте и выпрашивающие подаяние); за неимением специального названия выделяется категория нищих «с трудовой установкой» (выпрашивают подаяние путем оказания мелких услуг — отворить дверь магазина, поднять оброненную вещь, отряхнуть пыль, снег и так далее); поводыри (стоят рядом со слепыми); богомолы (просящие милостыню на церковной паперти); могильщики (просящие на кладбищах); филоны (филон на сленге — симулянт, симулируют болезни); горбачи (побирающиеся с сумой, низко согнувшись и склонив голову)2.
Этот пестрый мир юных нищих-«профессионалов» был очень динамичным и разномастным, в нем уживались беспризорные из разных этнических групп, говорящие на разных языках, с разной внешностью и привычками (в основном русские, а также татары, белорусы, украинцы, евреи, поляки, чуваши и т. д.). Кроме того, различные категории имели свои «сезонные» предпочтения для занятия попрошайничеством: например, складчики — осенью и зимой, богомолы — весной и летом, филоны — весь год, за исключением лета, когда они, вероятно, перемещались на юг. Больше всего зарабатывали филоны — от 5 до 10 рублей в день, а средний дневной заработок окусывал, складчиков и некоторых других категорий составлял максимум 50 копеек3.
Поводыри, хоть и зарабатывали немного (рубль, полтора рубля в день), задевали писателей за живое. В рассказах, посвященных беспризорным, часто встречается эпизод, в котором главными героями являются нищий слепец и его спутник. В первой части романа Вячеслава Шишкова «Странники», написанного в 1928–1930 годах, рассказывается о жизни двух беспризорников, Фильки и Амельки, ставших товарищами по несчастью. История начинается со странствий Фильки.
Родители Фильки померли от тифа один за другим на одной неделе. А вскоре убрались его дед и тетка. Четырнадцатилетний Филька обезумел. Забыв кладбищенские страхи, он два дня сидел на могиле отца и матери, плакал, уткнувшись лицом в раскисшую от дождя глину:
— Ну, куда я теперича, а?!. Ну, куда же?!
Утешать Фильку некому: у всякого полна охапка горя. Только кудластый, весь в перьях, Шарик искренне сочувствовал Фильке: он торчал возле него на погосте, то повиливал хвостом, стараясь притвориться радостным, довольным жизнью, то со вздохом опускал голову и, тявкнув раз-другой, принимался выть. Шарику тоже жилось несладко.
Но случилось так, что повстречался с Филькой слепой прохожий, старик Нефед. Он дал парнишке большой кусок хлеба. Голодный Филька с жадностью сожрал кусок, сказал:
— Деда, дай еще, хоть корочку: Шарик у меня вот тут, собака.
— На, на, — проговорил охотно дед. — «Блажен, иже и скоты милует…» В псалтыри сказано.
Шарик проглотил корку не жевавши. Дед огладил Фильку с головы до ног, будто глазами ощущал, сказал.
— Вот что, парнишка…Теперича я тебя всего вижу. Кожа да кости в тебе и голова шаршавая, нечесаная. Вот, пойдем, води меня за батог, сыты будем. Петь можешь?
— Научишь, так почему не петь? Я в согласье идти… Возьмем и Шарика… С ним повадней.
И стали они ходить втроем из села в село, из города в город.
Дед научил Фильку прекрасным песням и стихирам. У Фильки сильный, складный голос: дед же был великий по пенью мастер: он умел в песне пускать слезу, мог и устрашить слушателей грозным ревом, а когда надо, голос его лился рекой, широко и плавно. […]
Пришли они в богатый степной город — и прямо на базар. Площадь ломилась от множества приехавших крестьян; горы арбузов, помидоров, баклажан и всякой овощи веселили глаз, обещали вкусную сытость на всю зиму.
Слепец встал с Филькой в сторонке, безглазо покрестился на колокольный звон, спросил Фильку:
— Девки с молодайками подле нас стоят?
— Стоят.
— Заводи утробный стих.
И резко, дружно хватили в два крепких голоса:
А вы, гой еси ангеля крылатые!
Вы небесный рай нам отверзайте,
А вы праведные души пропущайте,
А вы грешные души задержайте!
Слепец запрокинул лохматую голову к небу, потряс сивой бородой и ударил в землю посохом:
А котора душа тяжко согрешила,
Во утробе младенца погубила,
Ей не будет во век прощенья —
За дитя своего погубленье,
На втором суду ей не бывати,
Самого Христа в очи не видати…
Ой, горе, горе тебе, девка, молодая баба!!
Голос певца звучал грозно, угрожающим было сухое, изрытое оспой лицо его; Филька искусно вплетал в стихиру свой ясный, звонкий голос. […]
Филька оглаживает Шарика, злобно косится в сторону собачьего обидчика и сердитым голосом заводит:
Что есть у нас три печали великие,
Как-то нам те печали миновать будет?
Тут уверенно и крепко, устрашая толпу, подхватывает дед Нефед:
Первая печаль, как умереть будет?
А вторая печаль: не вем, когда умру.
А третья печаль: не вем, где на том свете обрящуся.
Ой нет у меня добрых дел и покаяния,
Нет чистоты телесные и душевные…
Парнишка, обидевший верного Шарика, — это Амелька, еще один бродяга, который в итоге уговаривает Фильку отправиться вместе на поиски удачи. Филька бросает слепого старика, но всегда будет помнить его как «хорошего дедушку», первого взрослого, кто ему помог4.
Среди беспризорных было немало людей
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи», после закрытия браузера.