Читать книгу "Барыня уходит в табор - Анастасия Дробина"

– Как это ты не побоялся сюда прийти? – вдруг спросила она. Голос ее был мягким, грудным; и мимоходом Илья подумал, что Лизавета Матвеевна должна хорошо петь. – А, Илья?

Он вздрогнул, услышав свое имя.

– Вы… откуда меня знаете?

– Да разве тебя забудешь, – просто сказала она. – Я же все помню – и как ты со мной на именинах у Иван Архипыча плясал, и как пел… Потом все думала, думала – как тебя отыскать… А ты вот… сам меня нашел.

Илья осторожно промолчал.

– Можно, я на тебя посмотрю? – Баташева поставила круглые локти на стол, подалась вперед.

Желтый свет упал на ее грудь, снова высветив насквозь рубаху. Илья увидел совсем близко розовые губы, мягкий, чуть вздернутый нос.

– Господи милостивый… сатана сатаной, – вздохнула она. – Черный, страшный, глаза сверкают… Когда улыбаешься – лучше… Не надеялась я, что ты придешь. Думала – побоишься.

– Чего бояться? – наконец сумел заговорить Илья. Из всего, что говорила Баташева, он понял лишь одно: и эта, кажется, туда же вслед за горничной… С ума они, что ли, посходили? Или мода на цыган пошла? И ему-то, господи, что теперь делать? «Не высвечивать, – шепнул кто-то, сидящий внутри, спокойный и хитрый. – Все равно до утра прогужеваться надо». Илья поставил чарку на стол. Как можно нахальнее спросил:

– Плохо вам с мужем-то? Повеселиться надумали? А я, дурак, гитары не взял… Что послушать желаете?

Она удивленно посмотрела на него. Отвернулась. Спустя минуту тихо сказала:

– Ты, пожалуйста, не беспокойся. Кузьмич через полчаса-час захрапит, я тебя из дома выведу. Твоя правда, если Иван Архипыч узнает – убьет. Мне-то что, я ко всему привычна, а тебя жалко.

– Себя пожалей, – разозлился Илья, не заметив, что сказал Баташевой «ты».

Она, впрочем, не обиделась. Криво улыбнулась:

– На том свете пожалеют. Все равно скоро…

– Хвораешь чем? – удивился он.

– Нет. Но убьет же он меня когда-нибудь, – буднично ответила она, глядя на пламя свечи. – Только бы поскорее.

– Это… муж?

– Вестимо… Боже правый, как подумаю, что мне с ним всю жизнюшку… Что двадцать годов еще, а может, тридцать, а может, и боле… Свет в глазах чернеет. Я, Илья, давно бы уж сама… но только геенны огненной боюсь. Это ведь грех смертный, за кладбищем схоронят. Не могу этого, боюсь. Ох, отец небесный, как боюсь…

Она вдруг заплакала. Тихо, без рыданий, без всхлипов. Две дорожки побежали из-под коротких ресниц, капнули на бархатную скатерть.

– Не в себе он, Иван Архипыч, понимаешь? Бес на него накатывает. Иногда – ничего, месяцами ничего, я тогда в церкви свечи пучками ставлю, все колени перед божницей стираю, всех угодников молю… А потом – снова: уедет к цыганам, прогуляет у них неделю, а то и две, возвернется пьяным, грязным, от соседей страм, по всему дому обстановку раскрушит… Я хозяин, кричит, я все могу! Но то ничего еще. Спрячешься в людской или у кухарки и пересидишь. Хуже, когда среди ночи в опочивальню явится, и не поймешь – тверезый ли, хмельной ли… Сядет на постель, лицо белое, глаза мертвые… и давай мне рассказывать, как он своего брата и еще три души христианские в ледяной воде утопил. Я уж и молилась, и ревела, и на коленях его упрашивала – хватит, мочи нет слушать такое… А он снова и снова. Потом очнется, видит, что я уже ревмя реву, и давай меня таскать и за косы, и всяко… Вытаскает, в угол швырнет, как тряпицу, и вон из дома. Тогда, на именинах, знаешь, как я напугалась? Ведь уж спать легла, седьмой сон видела. А Иван Архипыч медведем вломился и прямо с постели на пол меня тянет да рычит – одевайся, гости у нас! Я – реветь, кричу, бога побойся, я жена тебе… А он не слушает, тащит, еле-еле платье накинуть дал. Ты прости меня, Илюша… Негоже тебе про такое говорить. Я бы и не сказала ни за что… если бы не ты тогда со мной плясал. Когда ты на колени упал, у меня сердце зашлось. Думала – выскочит. Я тебя каждый день ждала. Верь не верь, а только про тебя и думала. Не в силах я больше, Илюшенька… Жены-то… жены-то нет ли у тебя?

Илья встал. Баташева поднялась тоже, тревожно взглянула непросохшими от слез глазами. Тяжелые пряди волос, золотясь, падали ей на плечи, бежали по груди. Он смотрел на них, отчетливо понимая, что теряет разум. Затем, как во сне, протянул руку… и женщина прильнула к нему, обожгла дыханием щеку, неловко обняла за плечи:

– Илья… Ненаглядный… Богом данный… Богородица всеблагая, матерь божья… Услышал господь мои молитвы… Да и есть жена – все равно… Как она узнает?.. Ты же не скажешь никому? Правда ведь? Не скажешь?..

По спине поползла дрожь – тяжелая, вязкая. Застучало в висках, ладони стали липкими от пота, и Илья, прежде чем обнять Баташеву, вытер их о штаны. Она погладила его по волосам, и от этой незамысловатой ласки стало жарко. Закрыв глаза, Илья прижал к себе горячее, дрожащее, сладко пахнущее тело женщины. Вдруг она подалась из его рук, и Илья, уже не в силах отстраниться, потянулся вслед за ней, в мягкую, еще холодную глубину двуспальной кровати. Теплые руки обняли его, и он едва успел сообразить, что женщина помогает ему раздеваться.

…Оплывший свечной огарок замигал, засочился воском. Лиза досадливо дунула на него из-под полога, и в комнате стало темно.

– Илья… Илюшенька… Спишь?

– Утро скоро, – не поднимая головы, сказал он.

– Ну и что с того? – она прильнула к нему, погладила по спине, по гладким, твердым буграм мускулов. – Илюша, милый… Куда спешить? Иван Архипыч нескоро явится…

– Надо идти, – Илья осторожно отстранил ее, приподнялся.

– Еще немного, голубь… – Лиза обняла его за шею, прильнула к плечу, и ему волей-неволей пришлось опуститься на смятую подушку. Рука Лизы лежала на его груди. Тонкие, светлые пальцы на смуглой коже казались совсем прозрачными.

– Цыган… Аспид… Черный, как головешка. Господи Иисусе, и за что ты мне свалился? Знаешь, я теперь ничего не боюсь. Ничего – лишь бы ты со мной был.

Илья отстранил ее во второй раз – уже жестко, с силой. Поднявшись, огляделся в поисках одежды.

Лиза не мешала ему. Сидела на развороченной постели, обняв руками колени, следила за каждым его движением расширившимися глазами. Только когда Илья, одевшись, встал у двери, она поднялась. И не обняла даже – упала на грудь, намертво обхватив обеими руками:

– Ты ведь придешь? Еще придешь? Илья! Поклянись!

– Клянусь, – сказал он, точно зная: не придет никогда. Но Лиза поверила, улыбнулась сквозь слезы. И, отперев дверь, требовательно крикнула в пустой, гулкий коридор:

– Катька!

Подумать о разговоре с Катериной Илья еще не успел и, когда та вошла в комнату барыни, не смел поднять глаз. Но Катька, уже умытая, одетая в серое платье и белый фартучек горничной, лишь мельком скользнула по нему взглядом. Как ни в чем не бывало сложила руки на животе и смиренно спросила:

– Что изволите приказать?