Читать книгу "«Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма - Александр Чудинов"

«Все, что Вы мне сказали в своем последнем письме относительно медицины, является ли это результатом Ваших собственных размышлений или результатом разговоров с г-ном Буара, доставило мне особенно большое удовольствие тем, что оно совершенно бесспорно. Вы дали мне еще одно доказательство Вашей искренней озабоченности моей судьбой…»

Тем не менее далее Ромм сообщал, что испытывает «пылкий интерес» ко всем наукам и сконцентрироваться на какой-то одной ему трудно, ибо хочется познакомиться со всеми. Эту же тему он развил и в другом письме летом 1778 года:

«Вам говорят, что мне слишком нравится занимательная сторона наук и что я недостаточно стараюсь сосредоточиться на чем-то определенном. Подобное суждение вправе выносить только очень просвещенный человек, ибо только очень просвещенный человек может отделить занимательное от полезного или, точнее, полезное от того, что есть в науке приятного; ведь полезное является одновременно и занимательным для того, кто хочет научиться. Мое образование – вот моя единственная цель, единственная страсть. Все новые открытия и всё, что хоть сколько-нибудь выглядит полезным, вправе претендовать на мое внимание, и я со страстью занимаюсь такими предметами. Если в этом моя вина, то я ее признаю, но я ее разделяю с весьма уважаемым мною классом любознательных людей, не знающих другого наслаждения, кроме как приобретать все новые знания. Универсальность – моя слабость. Я бросаюсь, очертя голову, за всем, что мне кажется интересным, не задумываясь, проливает ли это какой-либо дополнительный свет на ту дисциплину, которая должна обеспечить мое положение. Но не думайте, что в поиске для себя постоянного места, каковой Вы мне очень правильно рекомендуете, я теряю хоть мгновение».

Увлечение самым широким спектром научных дисциплин действительно не приближало Ромма к превращению в полноправного «гражданина республики наук», ибо он по-прежнему чувствовал себя всего лишь просвещенным дилетантом и, по-видимому, не без оснований. Весьма характерны в данной связи те ощущения, которые он испытывал в беседе на научные темы со своим старым знакомым Дю Карла, заметим, далеко не самым крупным из ученых того времени:

«Я чувствовал себя как нерадивый ученик, у которого проверяют домашнее задание. С ним [Дю Карла] надо было говорить о химии и особенно о великих движениях материи, а мне нечего сказать о химии, кроме скучного и педантичного повторения того, что давно уже известно. Новые открытия можно оценивать, только видя их связь со старыми, что требует углубления в детали, а я не могу и не хочу этого делать».

После того как Ромм отказался от занятий медициной, но не преуспел в других науках, ему оставалось лишь надеяться на счастливый случай – на успех какого-либо начинания, подобного «академическому проекту». Однако такой успех зависел уже не столько от самого Ромма, сколько от сочетания сил и влияний в высших сферах власти, куда риомец доступа не имел и где его интересы представляли его покровители. Но вероятность благоприятного совпадения звезд на этом небосклоне была не слишком высока, и, соответственно, перспективы карьеры Ромма оставались более чем туманными. Тем же летом 1778 года он так писал об этом Дюбрёлю:

«Я получил, мой дорогой друг, письмо г-на Буара. Его советы кажутся мне весьма мудрыми. Продиктованные дружбой и искренностью, они заставляют меня стыдиться, но и утешают. Да, мой дорогой друг, я краснею от того, что моя карьера продвигается столь медленно. Я чувствую, что слишком сильно полагался на обстоятельства. Увлеченный множеством проектов, отвечавших моим склонностям и вселявших в меня надежды, я до последнего времени считал, что вот-вот обрету достойное положение, не связанное с медициной, но, к сожалению, слишком зависевшее от решения министров. Несколько раз я получал от них обещания, но опыт ценой времени, потерянного для других дел, научил меня, что при дворе ничто не ценится меньше обещаний».

Шансы Ромма на успешную карьеру становились все призрачней. После первых успехов в «штурме» Парижа, когда молодой провинциал сумел обосноваться в столице, обзавестись полезными знакомствами и покровителями, найти себе скромный, но постоянный заработок и приступить к занятиям медициной, дальнейшее его продвижение к поставленной цели явно застопорилось. После четырех лет пребывания в столице положение Ромма оставалось практически столь же неопределенным, как и после первых четырех месяцев.

Врачом он не стал и, похоже, распрощался с надеждой на это. В последний раз о гипотетической возможности получения такой профессии Ромм упомянул в своей переписке на исходе 1778 года, когда сообщил друзьям, что собирается в Монпелье на знаменитый медицинский факультет, который в свое время окончил доктор Буара. Но порыв, возможно вызванный запоздалым сожалением об утраченных перспективах, оказался кратким, и к этой теме Ромм больше не возвращался. Подобные метания показывают, сколь мало определенности было в его планах на будущее.

Не стал он также математиком или физиком. «Академический проект» окончился неудачей, как, по словам Ромма, и «множество» других. Риомец не имел каких-либо реальных достижений в этих дисциплинах – ни научных трудов, ни совершённых открытий, которые позволяли бы ему в силу собственных заслуг претендовать на успешную карьеру в данной области. Единственным его козырем была поддержка высоких покровителей, но те, увы, оказались недостаточно «высоки», недостаточно влиятельны, чтобы обеспечить своему подопечному искомую должность.

О степени влиятельности того «лобби», на поддержку которого мог рассчитывать наш герой, мы можем судить по списку парижских знакомых Ромма, составленному им в конце 1778 года по неоднократно повторявшейся просьбе Дюбрёля. Список состоит из двух частей – «высшее общество» и «ученые с писателями», в каждой – по 14 имен.

Изучая первый раздел этого перечня, нельзя лишний раз не оценить, какой удачей для Ромма оказалась его встреча с графом А.А. Головкиным уже в первые месяцы пребывания в Париже, а затем и знакомство через него с графиней д’Арвиль. Даже четыре года спустя связи риомца в высшем свете ограничивались преимущественно окружением этих двух его покровителей. Маркиза Монкан была любовницей А.А. Головкина и подругой м-м д’Арвиль. К числу друзей последней принадлежали также графиня Жюмияк, графиня Жанлис, шевалье Т. Ламет (будущий деятель Революции), граф Шатэнье, а граф д’Эссюй являлся ее родственником по мужу. Кроме них, в этой же части списка упомянуты шведский барон де Сталь, командир Буйонского полка барон Флашланден, граф д’Альбаре (ставший накануне епископом), близкие к литературным кругам аббаты Сабатье и Ларош, а также м-ль Валетьер, идентифицировать которую издателям переписки Ромма не удалось.

Все эти лица, по словам Ромма, «желали ему добра», однако на деле их возможности оказать ему сколько-нибудь действенную протекцию были не слишком велики. Среди них мы не видим никого, кто занимал бы сколько-нибудь значительный пост в административных органах, не говоря уже о правительстве. К тому же в положении двух главных покровителей Ромма имелись некоторые «слабости», снижавшие эффективность их влияния. Мария-Антуанетта откровенно недолюбливала графиню д’Арвиль, что, естественно, отнюдь не способствовало повышению кредита той при королевском дворе. Головкин же хотя и пользовался несомненным уважением в высшем свете Франции, однако был иностранцем и не принадлежал ни к одной из придворных «партий», игравших ведущие роли на политической сцене королевства.