Читать книгу "Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков"

— Нет, разумеется, но восприниматься они будут куда менее остро.

— В конце концов, в чем ты нас обвиняешь? — кинулась в бой мадам Батовская. — Мы, право же, очень сочувствуем несчастиям Сербии и Болгарии. Мы даже третьего дня жертвовали в помощь пострадавшим от турок…

— О, да! Пять рублей!

— А я согласен с мадемуазель Софи, — неожиданно поддержал ее Иконников, — право же, дела творятся совершенно невероятные и я бы даже сказал дикие. А мы совершенно непростительно медлим. Кровь славянства взывает к отмщению!

— Ну не скажите, дорогой Никодим Петрович, насколько я могу судить, наше правительство, наконец, вышло из состояния апатии. Ультиматум османам составлен в самых решительных выражениях. Объявлена мобилизация, войска выдвигаются к границе, а кстати, что скажет наша доблестная армия?

— Армия готова выполнить свой долг, — просто и без малейшей аффектации ответил Гаупт. — К тому же, могу сказать вам со всей откровенностью, решение о войне принято. Я не хотел говорить прежде времени, но наш полк скоро выступит и, очевидно, это последний мой визит к вам.

— Не говорите так! — Встревожилась Эрнестина Аркадьевна.

— По крайней мере, до войны, — с улыбкой поправился штабс-капитан.

— А вы знаете, мы с Алешкой тоже идем в армию, — неожиданно выпалил Николаша и сконфужено улыбнулся.

— То есть как, вы же еще студенты?

— Уже нет, тетушка, мы теперь вольноопределяющиеся Болховского полка.

— Что ты такое говоришь, а твои родители знают?

— Нет, ма тант[1], я не решился рассказать им сам и потому хотел бы просить вас с дядей…

— Ура, наши идут на войну, — закричал совершенно ошеломленный всеми этими известиями Маврик, однако закончить не успел, потому что Дуняша, услышав о войне или еще почему, с грохотом уронила на пол поднос с посудой.

— Это еще что такое? — Строго воскликнула Эрнестина Аркадьевна, но девушка не слышала ее и лишь во все глаза смотрела на сделавших это удивительное признание студентов.

— Как же это, Николай Людвигович, Алексей Петрович… на войне ж убить могут, — бормотала она, и глаза ее быстро наполнялись слезами.

— Полно тебе причитать, — нахмурился Модест Давыдович, — они еще, слава богу, живы. Но как это возможно?

— Свидетельствую, — громко заявил Гаупт, — молодые люди говорят чистую правду. Им стоило не малого труда уговорить меня скрывать эту новость. Тем более что для этого господам вольноопределяющимся пришлось переодеться в партикулярное платье, что я как офицер не могу одобрить никоим образом. Но, раз их инкогнито раскрыто, то в следующий раз вы увидите их в мундирах.

Пока он говорил, Соня подошла к кузену и его приятелю и срывающимся голосом пробормотала:

— Простите меня, Николаша, и вы, Алексей, я дурно думала о вас и мне теперь ужасно стыдно. Вы ведь извините меня?

Пока все внимание было приковано к уходящим на войну молодым людям, Дуняша, наконец, вспомнила о своих обязанностях и с виноватым видом принялась собирать на поднос разбитую посуду. Собрав все черепки, девушка попыталась незаметно выскользнуть, но не тут то было. Внимательно следившая за ней хозяйка тут же пошла следом и, догнав горничную в коридоре, буднично отхлестала ее по щекам, а затем вернулась к гостям и любезно улыбаясь, предложила всем перейти в гостиную.

— Господа, ну, сколько можно говорить о войне, право же, наши мальчики, теперь не скоро окажутся в домашней обстановке, так давайте не будем их лишать этого удовольствия.

— И в самом деле, — прогудел Иконников, — давайте о чем-нибудь смешном. Кстати, Модест Давыдович, ты, помниться, говорил о некоем курьезе, приключившимся в вашем богоугодном заведении?

— Каком курьезе, — заинтересовался жизнерадостный Николаша, — дядюшка, расскажи, а то ведь верно. В ближайшее время нам занятные истории только их благородие Николай Петрович рассказывать будет!

— Всенепременно, — осклабился штабс-капитан, — "словесность" называется. Уверяю, господа-вольноперы, вам понравится.

— Да уж приключилась история, — засмеялся доктор, — впрочем, извольте. Третьего дня, ближе к вечеру, нам, некоторым образом, полицейские, привезли человека.

— Что, прямо городовые?

— Они самые. По их словам, нашли его на Поганом болоте, в совершенно помрачённом состоянии рассудка. Ну и, разумеется, привезли к нам. В отделение для душевнобольных.

— И в чем же курьез?

— Да в протоколе, составленном этим олухом царя небесного, нашим исправником! Это же надо подумать, написал, что найденный на болотах человек, утверждал, будто бы он из будущего! Каково?

— Презанятно! А из каких же времен, к нам сей… посланец грядущего?

— Ну, по словам нашедших его, из двадцать первого века.

— По словам?

— То-то, что по словам. Уж не знаю, что нашим держимордам почудилось, только когда я этого человека осмотрел и выслушал, то ни о каком будущем он мне не рассказывал.

— А что рассказывал?

— Да ничего! Разум у человека помутился, так что он и не помнит ничего. Бывает такое с перепугу. Болота, изволите ли видеть, места, способствующие приступам паники.

— А о каком же будущем толковал господин исправник?

— Да какое там будущее, к нечистому, прости меня Господи! Видимо, когда его нашли, некие отрывки памяти в голове бедолаги еще крутились, вот он и сказал, откуда родом.

— Откуда родом?

— Ну конечно! За болотом-то, как раз деревенька Будищево! Вот полийцеским и почудилось, невесть что. Он-то недавно в наши края переведен, вот и путается до сих пор в трех соснах.

— Действительно, анекдот. Не желаете ли сообщить об сем курьезе в "Медицинский альманах"?

— Чтобы меня коллеги засмеяли? Благодарю покорно! Или в полицейском департаменте, чего доброго обидятся. Нет уж, увольте.

— Да, наши держиморды могут.

Пока гости посмеивались над глупой ошибкой недавно переведенного из столицы недалекого полицейского, случилось так, что Софья и Лиховцев остались совершенно одни в столовой и их отсутствия сразу не заметили. Молодые люди стояли друг против друга и не могли от смущения вымолвить ни слова. Первой молчание нарушила девушка.

— Отчего вы не хотели сказать, что уходите на войну?

— Э… ваш кузен не хотел тревожить раньше времени… — промямлил тот.

— Вы говорите неправду, — мягко прервала его Соня, — Николаша, он милый и славный, но что-либо скрывать совершенно не в его характере. Это ведь ваша идея, не так ли?

— Идти на войну?

— И идти на войну и скрывать это от нас.