Читать книгу "Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться - Шарон Бегли"

Одни тревоги затрагивают лишь тонкую прослойку американского общества, другие распространены повсеместно. Для тех, кто пережил или хотя бы наблюдал столь мощные обрушения экономики, как финансовый кризис 2008–2009 гг. или многократные волны сокращений, прокатывающиеся по американскому рынку труда с начала 1980-х гг., работа и устойчивое финансовое положение, не говоря уже о стабильном карьерном росте, превратились в нечто иллюзорное, преходящее, оставшееся в прошлом. Пожизненная занятость, будь то на конвейере или в офисе, ныне такой же анахронизм, как таксофон. Нестабильность — неотъемлемое свойство глобального капитализма XXI в. — проникает во все сферы нашего существования, и, кажется, сама жизнь выходит из-под контроля. Можно играть по правилам, вести себя ответственно и все равно остаться без работы, без пары и без самореализации. Мыслимо ли сознавать это и не испытывать беспокойства?

Неудивительно, что к 2015 г. от тревожности страдало больше студентов американских университетов, чем от депрессии, долгое время являвшейся самым распространенным душевным недугом в этой среде. Естественно и то, что тревожность одолевает и взрослых. По данным Национального института психического здоровья, в любой 12-месячный период 18,1% совершеннолетних американцев испытывают достаточно серьезный психологический дискомфорт, чтобы его можно было квалифицировать как патологию, тогда как в глубокой депрессии находятся 6,9% взрослых. Сервис Google Ngram Viewer, оценивающий частотность употребления слов в англоязычных текстах, свидетельствует, что с 1930 г. до рубежа тысячелетий слово «компульсивный» стало употребляться в восемь раз чаще.

Это позволяет логически продолжить изречение Портера: «Если каждая эпоха получает "безумцев", которых заслуживает, значит, наша эпоха тревожности — это время "безумцев", задыхающихся в мертвой хватке компульсии».

Дело в том, что растущий массив научных данных свидетельствует: навязчивые состояния являются реакцией на тревожность. Одолеваемые тревожностью, мы хватаемся за любое действие, дарующее нам облегчение благодаря хотя бы иллюзорному контролю над происходящим. Мы не в состоянии помешать частной инвестиционной компании повесить на фирму, где работаем, такой долг, что ей придется уволить половину персонала, а партнеру по онлайновому флирту — ценить нас не больше песчинки в куче песка. Не в силах запретить китайским электростанциям сжигать столько угля, что возникающий парниковый эффект превращает небольшой шторм в ураган, разносящий наш город в щепки, или перевозящему споры сибирской язвы фанатику из Карачи сесть на самолет до Нью-Йорка. Поэтому мы делаем, что можем, и контролируем, что можем: маниакально наводим чистоту или проверяем почту, скопидомничаем или делаем покупки, бродим по интернету или стираем пальцы об игровой джойстик. Мы хватаемся за навязчивость как за соломинку, потому что лишь навязчивым поведением можем настолько облегчить тревожность, чтобы сохранить дееспособность. Могущественные социальные и экономические силы кажутся нам столь же неуправляемыми, что и морские волны, неподвластные — как свидетельствует легенда о Кнуде Могучем — даже королям. Перед лицом этих сил мы цепляемся за что угодно, лишь бы вновь почувствовать, что от нас что-то зависит. Компульсивность сродни скольжению со срывом в занос: парадоксально, поначалу страшно, но в итоге (по крайней мере, для некоторых) эффективно.

При выраженных компульсиях наблюдается нелепое, иррациональное, жалкое и даже саморазрушительное поведение, являющееся, однако, реакцией на тревожность настолько сильную, что иначе она была бы невыносимой и парализовала бы всякую жизнедеятельность. Согласно новому, формирующемуся пониманию этого состояния, даже самые дикие внешние проявления навязчивости представляют собой адаптивное поведение, прагматичное и свойственное человеческой природе. Компульсия — наше биологическое благословение и вместе с тем проклятие, придающее человеку видимость безумца (по крайней мере, чудака), но облегчающее внутреннее бремя.

Рассмотрим компульсивные занятия спортом, свойственные почти половине лиц с расстройствами пищевого поведения. В конце концов, что может быть естественнее чувства, что уж собственное тело должно быть под полным нашим контролем?

Кэрри Арнольд[2] была в этом убеждена. Первокурсница-перфекционистка, она начала регулярно заниматься спортом не только для того, чтобы быть в форме, но и, по собственному признанию, из-за «одуряющей» учебной нагрузки и первой в жизни разлуки с родным домом. Как только тревога усиливалась, она «натягивала кроссовки и неслась в тренажерный зал». Впрочем, тренировочный режим поначалу не был изматывающим: четыре или пять раз в неделю по полчаса.

Однако через несколько месяцев разумные нагрузки превратились в запредельные. «Я стала тренироваться поздно вечером и совсем перестала выходить на люди, — вспоминает она. — И все это ради того, чтобы снять стресс». Ежедневно по четыре часа, несмотря на полную учебную занятость, в спортзале, ставшем для нее вторым домом, она выбивалась из сил на степпере и выжимала максимум из велотренажера. Ночной сон свелся к четырем часам в сутки.

Кэрри заметила, что тренировки гасят волны тревоги, грозившие ее захлестнуть. Без ежедневных посещений спортзала ей становилось не по себе. К концу первого курса компульсия вышла из-под контроля. Кэрри получала в день больше тренировочной нагрузки, чем рекомендовано большинству людей на неделю, и так исхудала, что мать, впервые увидев ее на каникулах, заметила, что та похожа на скелет. «Я чувствовала, что обязана сжечь столько-то калорий или сделать столько-то приседаний, и, если сжигала меньше или кто-то мешал мне доделать упражнение, меня это совершенно выбивало из колеи, — продолжает Кэрри, описавшая свою одержимость фитнесом в изданной в 2004 г. книге[3]. — Мне обязательно нужно было заниматься на определенном тренажере, иначе я выходила из себя». Врачи потребовали резко снизить физические нагрузки, однако «я просто не могла остановиться». Навязчивая потребность шагать на степпере была сродни сильнейшему зуду, облегчить который позволяло лишь движение — интенсивное, на износ, маниакальное движение.

Окончив университет, Кэрри ухватилась за тренировки, как утопающий за спасательный круг. Она просыпалась среди ночи с настоятельной потребностью в упражнениях и делала приседания в ванной или бегала до рассвета, миля за милей. «Ужасающая тревога выливалась в неотвязное «нужно потренироваться», — рассказывает она. — Спорт стал для меня средством управления собственной жизнью. Чем хуже я себя чувствовала, тем больше должна была пробежать. Все мое существование было этому подчинено. У меня не было ни друзей, ни общения. Лишь одно имело значение — сколько калорий я сожгла, сколько шагов сделала или миль пробежала». Она пыталась сбавить обороты, но «всякий раз оказывалась на полу, дрожа и всхлипывая. Уровень тревоги зашкаливал, и казалось, снизить его могут только тренировки».