Читать книгу "Чаща - Наоми Новик"

Наше последнее с Касей лето выдалось долгим, теплым и слезным. Кася не плакала, а вот я — да. Мы допоздна бродили в лесах, растягивая каждый золотой день сколь можно дольше, а потом я возвращалась домой, голодная и усталая, и сразу ложилась, не зажигая свечи. Приходила мама, гладила меня по голове, напевая тихонько, пока я не засну в слезах, и оставляла у моей постели тарелку с ужином — ведь от голода я, случалось, пробуждалась посреди ночи. Утешать меня еще как-то мама не пыталась — да и что она могла? Мы обе знали: как бы сильно она ни любила Касю и Касину мать Венсу, все равно у нее в душе теплится искорка радости — заберут не мою дочь, не мою единственную! И на самом-то деле мне, конечно же, и не хотелось, чтобы мама думала иначе.

Все лето мы почти не разлучались — я и Кася. Да мы и прежде были неразлейвода. Совсем маленькими мы резвились с оравой деревенских детишек, но когда чуть подросли и Касина красота расцвела, ее мать сказала: «Держалась бы ты подальше от парней, так оно лучше и для тебя, и для них». А я льнула к Касе, и моя мама слишком любила ее и Венсу, чтобы пытаться разлучить меня с ними, хотя и знала, что в конце концов мне будет больно не в пример сильней.

В самый последний день я отыскала для нас полянку в лесу, где деревья еще не сбросили листья, золотые и огненно-алые, и шелестели ими повсюду вокруг нас, а землю усыпали спелые каштаны. Мы развели костерок из прутиков и сухих листьев и зажарили горсточку каштанов. Завтра первое октября. Завтра будет устроен великий пир, дабы почтить нашего заступника и повелителя. Завтра придет Дракон.

— А славно было бы стать трубадуром, — промолвила Кася, лежа на спине с закрытыми глазами. Она мурлыкала что-то себе под нос: на праздник загодя прибыл странствующий певец и нынче утром репетировал свои песни на общинной лужайке. Всю неделю в Дверник прибывали телеги с данью. — Разъезжать по всей Польнии и петь перед самим королем!

Кася произнесла это задумчиво, но не так, как ребенок, витающий в облаках; она сказала это, как будто и впрямь собралась покинуть долину и уехать навсегда. Я сжала ее руку.

— И ты каждый раз приезжала бы домой на Зимний солнцеворот, — подхватила я, — и пела бы нам все песни, какие выучишь.

Мы крепко-накрепко сцепили пальцы, и я запретила себе вспоминать о том, что девушки, которых забирал Дракон, возвращаться в родные края уже не хотели.

Конечно, в тот момент я его люто ненавидела — и только. Но правителем он был не из худших. По ту сторону северных гор барон Желтых Топей держал войско в пять тысяч человек — сражаться в Польнийских войнах, владел замком с четырьмя башнями, жена его носила кроваво-алые драгоценности и плащ из белых песцовых шкур — и это во владениях не богаче нашей долины. Один день в неделю подданные барона были обязаны отрабатывать повинность на его полях (понятное дело, ему принадлежали самые плодородные наделы), а их справных сыновей барон забирал в войско, и столько солдат слонялись без дела, что девушкам приходилось сидеть дома, и по возможности не в одиночестве, как только они входили в возраст. И даже этот был правителем не самым плохим.

А у Дракона башня была только одна, и ни одного дружинника или хотя бы слуги, за исключением той единственной девушки, которую он забирал. Да он в войске и не нуждался: его служба королю заключалась в его неусыпных трудах, в его магии. Изредка он являлся-таки ко двору и возобновлял вассальную присягу, и, наверное, король при желании мог призвать его и на войну, но по большей части обязанности Дракона сводились к тому, чтобы оставаться здесь, приглядывать за Чащей и защищать королевство от ее тлетворного зла.

Его единственной прихотью были книги. Мы все читали немало, для поселян-то, потому что Дракон платил золотом даже за один-единственный увесистый фолиант, так что книгоноши к нам наведывались издалека, хоть наша долина и находилась на самой окраине Польнии. А раз уж им все равно тащиться в такую даль, так они заодно набивали переметные сумы своих мулов потрепанными книжками подешевле и продавали их нам за наши пенни. Лишь в самых нищих лачугах на полках не красовались гордо хотя бы две-три книги.

Тому, кто не жил рядом с Чащей и ничего в наших делах не понимал, все это показалось бы сущими пустяками — дескать, не причина оно, чтобы отдавать дочь. А вот мне довелось пережить Зеленое Лето, когда знойный ветер нес из Чащи пыльцу далеко на запад — в долину, на наши поля и сады. Все созревало на глазах, буйно и пышно, но овощи и плоды уродились до странности обезображенными. Те, кого угораздило их отведать, впадали в ярость, бросались на родных с кулаками и в конце концов убегали в Чащу и исчезали навеки, если их перед этим надежно не связали.

Мне в ту пору было только шесть. Родители пытались оградить и защитить меня, но я живо помню леденящий, липкий ужас повсюду: все изнывали от страха, и у всех подвело животы. Мы к тому времени подъели все свои прошлогодние запасы и очень рассчитывали на весну. Один из наших соседей, обезумев от голода, съел зеленых бобов. Помню, как той ночью из его дома донеслись крики, я выглянула из окна и увидела, что отец бежит на помощь, прихватив с собой вилы.

Тем летом я однажды ускользнула из-под надзора моей усталой, исхудавшей матери и побежала в лес — я ведь была слишком мала и опасности толком не понимала. В укромном, закрытом от ветров уголке я отыскала полуживую ежевику. Я раздвинула неподатливые засохшие ветви, добралась до защищенной сердцевины и откопала дивную гроздь ягод — вовсе даже не уродливых, а здоровых, сочных, чудо да и только! Каждая ягодка отзывалась у меня во рту взрывом ликующей радости. Я съела две горсти, а остальное собрала в подол и поспешила домой: сок расползался по юбке фиолетовыми пятнами. Мама же расплакалась от ужаса при виде моей чумазой мордашки. Я не захворала: ежевика каким-то образом избегла проклятия Чащи, ягоды и впрямь оказались съедобными. Но слезы матери здорово меня напугали; с тех пор я еще много лет не брала в рот ежевики.

Дракона в тот год вызвали ко двору. Вернулся он рано, и поехал прямиком в поля, и призвал магический огонь, и выжег весь зараженный урожай, все отравленные посевы. В том состояла его обязанность; но потом он побывал в каждом доме, где кто-нибудь занедужил, и дал больным отведать волшебного снадобья, и разум их прояснился. А еще Дракон распорядился, чтобы деревни дальше к западу, которых пагуба не затронула, поделились с нами урожаем, и даже отказался в тот год от причитающейся ему дани — просто чтобы никто из нас не умер от голода. Следующей весной, перед самой посевной, Дракон снова прошел по полям и дожег несколько уцелевших уродцев, прежде чем они успели разрастись заново.

Да, он нас спас, но мы все равно не питали к нему любви. Он ни разу не покинул своей башни, чтобы проставить работягам выпивку в страдную пору, как это делал барон Желтых Топей, он не закупался на ярмарке мелкими пустячками, как супруга барона и ее дочери. Случалось, что странствующие актеры давали представления или через горные перевалы из самой Росии наезжали певцы. Но Дракон никогда не наведывался их послушать. Когда телеги привозили причитающуюся ему дань, двери башни распахивались сами собою, и селяне складывали привезенное в погреба, так и не увидевшись с хозяином. Дракон от силы парой слов перемолвился со старицей нашей деревни, да что там — даже с мэром Олынанки, самого крупного города в долине поблизости от его башни. Он не пытался завоевать нашу любовь, и никто не водил с ним знакомства.