Читать книгу "В глубине ноября - Туве Марика Янссон"

Вечером, когда все расходились по домам спать, а залив утихал, хомса начинал рассказывать самому себе историю — всегда одну и ту же. Историю про счастливую семью. И рассказывал, пока не заснёт, а на следующий вечер мог продолжить с того же места или начать с начала.

Обычно он начинал с описания счастливой Муми-долины. Хомса медленно брёл по холмам, поросшим тёмными мхами и белыми берёзками. Становилось теплее. Он пытался вспомнить это чувство — когда лес внезапно превращается в дикий сад, залитый солнцем, и повсюду трепещут на летнем ветерке зелёные листья, и трава зеленеет вокруг и сверху, а на траве солнечные пятна, и шмели жужжат, и чудесные запахи, и он всё идёт и идёт, пока не услышит, как бежит река.

Важно было ничего не менять: как-то раз он поместил свой счастливый дом прямо на реке, и это было ошибкой. На реке должен быть только мост с почтовым ящиком. Потом — кусты сирени и поленница Муми-папы, у них у всех особый запах — беспечности и лета.

Утро совсем раннее, тихо. Хомса уже различает шар синего стекла, который покоится на своей колонне в самом конце сада. Это Муми-папин стеклянный шар — самое прекрасное, что есть во всей долине. Он волшебный.

Хомса представлял высокую траву, пестрящую цветами. Он рассказывал себе о дорожках, вычищенных граблями, аккуратно выложенных ракушками и кусочками золота, и задерживался чуть подольше на солнечных пятнах — их он особенно любил. По его слову ветерок обдувал долину, пробегал по поросшим лесом холмам и снова стихал, уступая место тишине. Цвели яблони. Хомса помещал кое-где и яблоки и тут же собирал их, поднимал гамак, пересыпал жёлтые опилки у поленницы — и вот он уже почти рядом с домом. Клумба с пионами, веранда… Веранда в утреннем солнце именно такая, какой придумал её хомса: резные перила, жимолость, кресло-качалка, всё.

Хомса Киль никогда не заходил в дом, он ждал во дворе. Ждал, когда Муми-мама выйдет на веранду.

Увы, в этом месте хомса обычно и засыпал. Один-единственный раз он разглядел нос Муми-мамы в приоткрывшейся двери — круглый ласковый нос; Муми-мама и вся была кругленькая, как и положено мамам.

В этот вечер Киль снова отправился в долину. Он ходил этой дорогой сотни раз и с каждым разом волновался всё сильнее. Внезапно пейзаж заволокло серым туманом, а когда туман рассеялся, перед зажмуренными глазами хомсы осталась лишь темнота. Стучал по брезенту осенний дождь. Хомса попробовал вернуться в долину, но ничего не вышло.

За последнюю неделю так случалось уже несколько раз, и каждый раз туман опускался чуть раньше. Вчера он застал хомсу возле поленницы, сегодня — ещё до кустов сирени. Хомса Киль свернулся покрепче в своём мотке верёвки и подумал: «Завтра я, наверное, не дойду даже до реки. Я разучился рассказывать дальше, всё опять возвращается к началу».

Хомса немного поспал. Проснувшись в темноте, он уже знал, что делать. Он вылезет из Хемулевой лодки, и найдёт долину, и поднимется на веранду, и откроет дверь, и расскажет всем, кто он такой.

Приняв решение, хомса Киль снова заснул и проспал всю ночь, не видя снов.

3

Как-то в ноябре, в четверг, дождь прекратился, и Филифьонка решила вымыть окна на чердаке. Она нагрела на кухне воды, капнула в лохань немножко мыла — самую капельку, — поднялась с лоханкой наверх, поставила её на стул и открыла окно. От оконной рамы отвалилось что-то маленькое и упало рядом с Филифьонкиной рукой. Оно было похоже на маленькую ватную турунду, но Филифьонка сразу поняла, что это: отвратительный кокон с мерзкой белой личинкой внутри. Филифьонка вздрогнула и отдёрнула руку. Куда ни пойди, что ты ни делай — всюду на тебя наскакивают всякие ползучие и пресмыкающиеся! Она взяла тряпку, быстрым движением смахнула личинку и проследила, как та катится по крыше, подпрыгивает на краю и исчезает.

— Вот гадость, — прошептала Филифьонка, встряхивая тряпку. Потом она поставила лохань на подоконник и вылезла на крышу, чтобы промыть стёкла снаружи.

На ней были войлочные тапочки, и, едва ступив на покатую мокрую крышу, она поехала назад. Филифьонка не успела даже испугаться. Тощее её туловище мгновенно шатнулось вперёд, и одну головокружительную секунду она скользила по скату на животе, пока тапки не уткнулись в жёлоб на краю крыши. Вот теперь, лёжа на крыше, можно было бояться. Страх пронзил Филифьонку и чернильным привкусом защипал в горле. Она закрыла глаза, но всё равно видела далеко внизу землю, а подбородок так стиснуло ужасом, что она не могла даже закричать.

Да и кого было звать? Филифьонка наконец-то избавилась от всех своих родственников и докучливых знакомых. Теперь у неё было полным-полно времени, чтобы блюсти в доме чистоту и одиночество и падать с крыши сколько влезет прямо в полный жуков и личинок сад.

Филифьонка предприняла безнадёжную попытку вскарабкаться обратно, ноги задрожали на гладкой жести, и она съехала туда же, где и была, — наша сказка хороша, начинай сначала. Открытое окно хлопало на ветру, сад шелестел, время шло. На крышу упало несколько дождевых капель.

Потом Филифьонка вспомнила про громоотвод, который тянулся к чердаку на другой стороне дома. Она начала медленно-медленно двигаться по жёлобу, сначала сдвинула на чуть-чуть одну ногу, потом на чуть-чуть другую, с закрытыми глазами, прижавшись животом к крыше, она обползала свой большой дом по кругу и всё время помнила о том, что склонна к головокружениям и как это бывает, когда головокружение тебя настигнет. Наконец она нащупала под рукой громоотвод, вцепилась в него изо всех сил и всё так же медленно, всё ещё с закрытыми глазами, принялась подниматься ко второму этажу — и в целом мире не было ничего, кроме тонкого провода и прильнувшей к нему филифьонки.

Она ухватилась за узкий деревянный бортик, который шёл вокруг чердака, подтянулась к нему и некоторое время лежала неподвижно. Понемногу она поднялась на четвереньки и подождала, пока утихнет в коленках дрожь, ни на секунду не задумавшись о том, что выглядит смешно. Потом, делая по одному шажку за раз, лицом к стене, пошла дальше. Одно закрытое окно, другое… Морда была слишком длинной и всё время мешала, волосы лезли в глаза и щекотались… Чихать нельзя, не то потеряешь равновесие. Нельзя смотреть, нельзя думать. Один тапок съехал с пятки, никому нет до меня дела, корсет куда-то сбился, и в любую ужасную секунду я могу…

Снова начался дождь. Филифьонка открыла глаза и увидела из-за плеча покатую крышу, её край, а за ним пустоту, и ноги вдруг снова ослабели, земля опрокинулась — приступ головокружения всё-таки настиг её. Он оторвал её от стены, деревянный бортик в руках сделался узким, точно серп, и мимо Филифьонки в мгновение ока пронеслась вся её филифьонская жизнь. Медленно-медленно начала она отклоняться назад, от сулящей безопасность стены, в позицию, которая грозила неминуемым падением, застыла в этой позиции на долю секунды — и качнулась обратно к стене.