Читать книгу "Коридоры власти - Чарльз Сноу"

— Леди Каролина, прибыл доктор Рубин.

Нет, Роджер Квейф титула не имеет; зато его жена — графская дочь и происходит из богатого аристократического семейства, которое в девятнадцатом веке произвело несколько видных вигов.

Я огляделся. Каро встала, слегка, по обыкновению, шокировала тональностью своего «Добро пожаловать». Я был ошеломлен. Конечно, я хорошо знаю Дэвида Рубина, американского физика. Он вошел осторожно, боком, в запонках жемчужины, смокинг новее и элегантнее, чем у прочих гостей. Дэвид Рубин, по словам моих приятелей из научных кругов, один из самых выдающихся ученых; в отличие от многих других, он еще и денди.

Каро Квейф усадила его рядом с моей женой. На тот момент гостиная была полна народу, Каро бросила диванную подушку на пол и села подле меня.

— Наверно, вы привыкли видеть женщин у своих ног? — спросила она.

Далее пошло в том духе, что она, Каро, не понимает, почему негодник Роджер так припозднился. Она говорила о муже весело и без намека на беспокойство, как женщина, привыкшая к счастью в браке. Обращаясь непосредственно ко мне, Каро брала тон одновременно бодрый, почтительный и агрессивный, тон женщины, готовой впечатлиться и привыкшей высказываться, не думая о формулировках.

— Есть хочу, — трубным басом объявила миссис Хеннекер.

У нее был мясистый нос в форме луковицы, пронзительные ярко-голубые глаза и привычка фиксировать взгляд на объекте.

— Ничем не могу помочь. Возьмите еще бокал, — сказала Каро, нимало не смутившись. Было всего-то восемь тридцать; впрочем, в пятьдесят пятом для ужина считалось довольно поздно.

Гости сменили тему. Одна из жен заговорила о друге семьи, у которого «проблемы сердечного характера». В первый раз за вечер отошли от палаты общин. Друг семьи был банкир; он «запутался»; его жена обеспокоена.

— Какова собой эта женщина? — почти возликовала Каро.

Печальное лицо Дэвида Рубина явило признаки оживления. Эта тема была ему больше по вкусу.

— Просто шикарная.

— В таком случае, — возгласила Каро, — Эльзе (так звали жену) не о чем волноваться. Когда муж выказывает признаки помешательства, бояться надо далеко не шикарных женщин. Бояться надо каждую серую мышь, что сидит себе в уголке да помалкивает. Вот если такая мышь запустит в мужа коготки, тогда остается только поблагодарить его за годы супружества и придумать объяснение для детей.

Жены засмеялись, Каро с ними. Не красавица, думал я, слишком для этого энергична. Тут глаза ее вспыхнули, она сгребла подушку.

— Вот и он! Наконец-то!

Роджер входил в гостиную неуклюже, немного смешно и вполне уверенно. Он крупный мужчина, тяжелый, сильный; впрочем, ни лицо его, ни тело не оставляют впечатления цельности. Голова маловата для человека такой комплекции, зато четко обрисована; внешние уголки глаз, серых, ярких, — опущены. Переносица сплющена, нижняя губа как бы втянута. Лицо не назовешь красивым — только приятным. Гости Роджера, кроме Кейва, сплошь с лоском, по-военному подтянутые; рядом с ними Роджер неуклюж, почти расхлябан и несогласован. Первое мое впечатление от него — Пьер Безухов из «Войны и мира». Впрочем, не в пример Пьеру, Роджер всегда знал, чего хочет.

— Прости, — сказал он жене, — телефонный разговор задержал…

Выяснилось, что звонил избиратель. Роджер сообщил об этом просто, словно о планах, в которые Каро давно посвящена.

Роджера сразу стало много в гостиной; впрочем, присутствие его отличалось органичностью и ничуть не отдавало актерством. Он пожал руки Рубину и мне. Все, что он делал и говорил, он делал и говорил просто и без подтекста.

На секунду Роджер и его коллеги отделились от остальных гостей; миссис Хеннекер опустила внушительную, унизанную кольцами кисть мне на рукав и произнесла:

— Кабинет.

Я нашел, что следить за ходом ее мысли весьма непросто.

— Что?

— Этому молодому человеку светит кабинет. — Миссис Хеннекер имела в виду, что Роджер станет министром, если его партия вернется к власти.

— Правда? — переспросил я.

— Вы идиот? — уточнила миссис Хеннекер.

Причем уточнила с однозначно уверенным прищуром, будто рассчитывая, что за грубость я к ней проникнусь.

— Не думаю, — сказал я.

— Я в греческом смысле, сэр Леонард, — пояснила миссис Хеннекер, отошла к Каро, выяснила, что мое имя Льюис Элиот, и крикнула, ничуть не сконфуженная: — Да, я в греческом смысле. Человек, который не интересуется политикой. Ну да вы в курсе.

Как она гордится своей эрудицией. Интересно, с какой частотностью она эти обрывки демонстрирует. Явно же по-гречески знает не больше, чем по-эскимосски. Есть в ее самодовольстве что-то детское. Уверена, что она — привилегированная. И что никто иначе думать не посмеет.

— Я интересуюсь политикой, — возразил я.

— Не верю, — победно заявила миссис Хеннекер.

Я не стал настаивать, потому что хотел послушать Роджера. Роджер говорит не так, как его друзья. Я не мог идентифицировать выговор. Точно не итонский и не гарвардский; остальные наверняка знают, а миссис Хеннекер, пожалуй, не преминула бы сказать, что Роджер «не из сливок общества». Действительно, отец Роджера — инженер-конструктор, иными словами, самый что ни на есть типичный представитель провинциального среднего класса. А Роджер вовсе не «молодой человек», миссис Хеннекер подобрала неправильное определение. Роджер всего пятью годами моложе меня — значит, ему сорок пять.

С самого начала знакомства Роджеру удалось вызвать мой интерес — один Бог ведает как; в тот вечер за ужином он меня разочаровал. Да, разговор его был живее, ум — острее, чем у прочих; прочие рядом с ним выглядели легковесами. Но Роджер, точь-в-точь как они, говорил о перестановках на парламентской шахматной доске, будто больше ничего под небом не существует. Мне казалось, в присутствии Дэвида Рубина это невежливо. Я занервничал. Политика этих людей мне чужда. Они не знают мира, в котором живут; еще хуже они представляют себе, каким этот мир может стать в недалеком будущем. Я взглянул на Маргарет, отметил подчеркнутое внимание и заинтересованность — она всегда так смотрит, если ей скучно и хочется домой.

Внезапно мое раздражение как ветром сдуло. Дамы ушли наверх, мужчины остались. Мерцали канделябры.

— Присядьте со мной, — сказал Роджер Рубину и прищелкнул пальцами, не в уничижительном смысле, а будто подавая сигнал. Меня он усадил по другую сторону и, налив Рубину бренди, произнес: — Боюсь, мы утомили вас своими разговорами. Видите ли, сейчас мы ни о чем, кроме выборов, думать не способны. — Роджер поднял взгляд и разразился саркастической усмешкой. — Впрочем, если вы слушали внимательно, вы и сами поняли.

Впервые за вечер Дэвид Рубин вступил в разговор:

— Мистер Квейф, хочу вас кое о чем спросить. Каково превалирующее мнение относительно результатов выборов? Или вам отвечать неудобно?