Читать книгу "Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский"

Осенью 1917 г. Каменев (вместе с Зиновьевым) выступил против немедленного захвата власти большевиками. Эту позицию большинство ЦК отвергло на двух заседаниях, что Каменев и Зиновьев (ближайшие ученики и соратники Ленина) посчитали смертельным для партии, и накануне восстания, чтобы спасти дело своей жизни, разгласили опасные радикальные планы ЦК в газете Горького «Новая жизнь». Это вызвало ярость Ленина: он требовал немедленно исключить Каменева и Зиновьева из партии, но ЦК Ленина не поддержал. (В вопросе о восстании позиция Сталина осенью 1917-го отличалась от каменевской разве что меньшей определенностью и меньшей решительностью). В дни восстания, исчерпав все возможности его предотвратить, Зиновьев и Каменев принимали в работе ЦК действенное участие. Впоследствии Троцкий (едва ли не главный организатор Октябрьской революции), которого Сталин в 1925 г. руками Зиновьева и Каменева убрал с постов наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета Республики, вспоминал октябрь 1917 г.: «К ночи 24-го члены Революционного Комитета разошлись по районам. Я остался один. Позже пришел Каменев. Он был противником восстания. Но эту решающую ночь он пришел провести со мною, и мы остались вдвоем в маленькой угловой комнате третьего этажа, которая походила на капитанский мостик в решающую ночь революции»[3].

Троцкий признавал, что во времена Ленина Каменев был одной из центральных фигур в стране: в 1917–1927 гг. Каменев — член ЦК партии большевиков, в 1919–1926 гг. — член Политбюро ЦК (после смерти Ленина председательствовал на заседаниях Политбюро), в 1918–1926-м — председатель Моссовета, в 1923–1926-м — заместитель председателя Совета народных комиссаров, в 1922–1924-м — заместитель председателя, а в 1924–1926-м председатель Совета труда и обороны, одновременно в 1923–1926-м — директор Института Ленина. «Как администратор, Каменев был доступен, — писал Ф. Раскольников. — Умный и благодушный „барин-либерал“, со склонностью к меценатству, он быстро схватывал суть дела и своим авторитетом пресекал произвол „власти на местах“, устранял „головотяпство“ помпадуров и с наслаждением восстанавливал попранную справедливость. Со свойственной ему добротой и гуманностью он нередко по просьбе родственников заступался за арестованных, и немало людей обязано ему спасением жизни. Он увлекался театром, литературой, искусством, заботился об украшении Москвы и с пеной у рта защищал от разрушения художественные памятники московской старины»[4].

Каменев никогда не рвался к личной власти, не претендовал на лидерство, политическое честолюбие не было главным мотором его существования. Продолжим цитировать Ф. Раскольникова: «Еще во время болезни Ленина руководство страной и партией перешло к „тройке“: Сталин, Зиновьев, Каменев. Как музыкальное трио они великолепно дополняли друг друга: железная воля Сталина сочеталась с тонким политическим чутьем Зиновьева, уравновешивалась умом и культурой Каменева. Зиновьев и Каменев были более на виду, чаще выступали с докладами на огромных собраниях в Большом театре и в Колонном зале Дома Союзов, но меткой пчелиного улья, хозяином „тройки“ Политбюро и всего Центрального Комитета с самого начала был Сталин».

Не будучи интриганом, Каменев все-таки оказался втянутым в политические схватки — сначала он поддавался влиянию Зиновьева в его, тайно и явно поощряемой Сталиным, борьбе с Троцким, а вскоре вместе с Троцким и Зиновьевым выступил против Сталина, но здесь его ждало полное и окончательное поражение (естественное для борьбы достаточно интеллигентного человека против политика с моралью пахана).

Последующие этапы карьеры Каменева: в январе-августе 1926 г. — нарком внешней и внутренней торговли, с декабря 1926-ш — полпред в Италии, затем председатель научно-технического управления ВСНХ; в ноябре 1927-го исключен из ВКП(б) и, как и Зиновьев, выслан на полгода в Калугу; 22 июня 1928 г. восстановлен в ВКП(б) и возвращен в Москву, где назначен на административно-хозяйственную работу…

Теперь два значимых высказывания хорошо знавших его людей:

«Каменев — „умный политик“, по определению Ленина, — писал Троцкий, — но без большой воли и слишком легко приспосабливающийся к интеллигентной, культурно-мещанской и бюрократической среде»[5]. А Луначарский, знавший Каменева еще до 1905 г., писал о нем: «Помимо нашей общеполитической работы — нас сразу соединило и многое другое, например, большая любовь Каменева к литературе, его сердечная мягкость и значительная широта взглядов, которая выгодно отличала его даже от самых крупных работников социалистического движения… Настоящее призвание Каменева не столько ораторское, сколько писательское»[6].

Литераторы, обращаясь к Каменеву с письмами, неизменно подчеркивали его репутацию человека гуманного и внимательного к деятелям культуры. Однако после того как Каменева оклеветали, прокляли, расстреляли и полвека не реабилитировали, никому из писателей, живших в СССР, и в голову не приходило вспоминать его добрым словом[7]. Писатели-эмигранты тоже корректировали свою память политическими соображениями, но другого рода. Поэт Владислав Ходасевич, чью парижскую жизнь не назовешь сладкой, вспоминал свои советские годы не иначе, как о времени, «когда русской литературой при помощи безвольного Луначарского управлял Каменев»[8] — а ведь запросто приходил к Каменеву в Кремль, делился бытовыми невзгодами, получал поддержку.

Вспомним еще одного писателя-эмигранта — А. И. Куприна. Осенью 1919 г. в Гатчину, где он постоянно жил, вошли войска Юденича, и Куприн тут же стал редактором штабной газеты Белой армии «Приневский край». В ней он писал о Ленине: «Чем держится он среди народа и откуда в одном человеке могла сосредоточиться такая страшная жажда крови, такая сатанинская ненависть к людям и презрение к чужим мукам, к чужим людским страданиям и чужой жизни?»[9] При такой-то, как теперь бы сказали, отвязанности, в статье «Александриты» Куприна вдруг (или не вдруг?) отпустила застившая глаза ненависть: «В конце 1918 года мне пришлось быть по одному делу в Москве, на Тверской, в старинном генерал-губернаторском доме, занятом тогда, если не ошибаюсь, Московским Советом. Мне пришлось там беседовать довольно долго с одним видным лицом большевистского мира, человеком, кстати сказать, весьма внимательным, умным и терпимым Этот человек был — Л. Б. Каменев…»[10]