Читать книгу "Ключи от Петербурга. От Гумилева до Гребенщикова за тысячу шагов. Путеводитель по петербургской культуре XX в - Илья Стогов"

Кажется, будто этот чарующий и тошнотворный мир был и в самом деле отдельной вселенной. Хотя на самом деле не был. Все, что сегодня принято называть Серебряным веком, – не более чем небольшая приятельская компания в тридцать-сорок человек. Несколько поэтов (частью ставших школьной программой, но в основном давно забытых). Несколько богатеев, несколько красавиц, несколько убийц, несколько бесшабашных светских львов. А главное – несколько прокуренных старичков, оставивших нам мемуары, из которых в основном и черпаются сведения о том, давно исчезнувшем, Петербурге.

Наша первая прогулка будет посвящена именно Серебряному веку. Мы пройдем от Летнего сада до угла Невского с Мойкой: Троицкий мост – Мраморный дворец – Марсово поле и начало Миллионной улицы – площадь Искусств – Невский проспект.

На самом деле гулять здесь большое удовольствие и без всякого путеводителя: перед вами самое сердце парадного Петербурга. Несколько раз во время этой прогулки мы остановимся возле зданий, особенно важных для нашей темы. И первую остановку сделаем у кафе «Бродячая собака» на площади Искусств.

Остановка первая:

«Бродячая собака» (Итальянская улица, дом 4)

1

Как-то весной 1915-го во время заседания поэтического объединения «Цех поэтов» в гостиную, где сидели литераторы, вошел Левушка, маленький сын хозяев – Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Гости отвлеклись от высоких материй и принялись сюсюкать.

– Гордишься родителями? – спросил ребенка кто-то из них.

– Частично, – ответил не по годам развитый Левушка. – Ведь мой папа поэт, а мама истеричка.

То, что в семье поэтов не все гладко, было ясно не только трехлетнему Льву, но и любому из их окружения. По сути, никакой семьи давно уже не было. Просто два ничем не связанных человека, у которых есть общее прошлое. И еще – маленький ребенок, о котором совсем не хотелось заботиться.

Одному из знакомых Гумилев как-то рассказал:

– Еще до венчания мы с Анной Андреевной договорились, что не станем ничего друг от друга скрывать. Если случится изменить, мы расскажем об этом сразу и откровенно.

– И что же? – поинтересовался собеседник.

– Представьте, – удивлялся Николай Степанович, – она изменила первой!

Как и всем своим возлюбленным, Николай предложил Ахматовой руку и сердце с ходу, чуть ли не на следующий день после знакомства. Она посмеялась и отказала. После этого Анна уехала с семьей в Крым и ничего не слышала про Гумилева целый год. Потом, повинуясь случайному порыву, написала ему в Париж, и Николай тут же повторил предложение. Она опять отказала.

Своим поздним любовницам Николай Степанович любил рассказывать, что дважды пытался свести из-за Ахматовой счеты с жизнью. Это, похоже, было чистой воды враньем. Но отношения пары складывались действительно ох как непросто.

Предложение руки и сердца Гумилев делал Ане Горенко то ли пять раз, то ли шесть. И на каждое получил отказ. Непонятно, что именно он в ней нашел. Красоткой Анна не была никогда. Живенькая, очень гибкая, но не более. И тем не менее пять лет подряд он вился вокруг нее, а она только отмахивалась. Эта тощая киевская девица с дурацкой челкой, переходящей в неимоверной величины нос, откровенно смеялась над его признаниями, его стихами, его письмами, его угрозами самоубийства – над всем, что с ним, поэтом Гумилевым, связано.

Потом она снова вернулась в свой Киев, заболела свинкой и маялась в грязелечебнице доктора Шмидта под Севастополем. Николай занял денег на билет у ростовщика (заложил мамино кольцо) и уже спустя два дня был у Ани. Однако вместо согласия на брак услышал, что она наконец-то не невинна. Причем сказано это было с издевательским смехом. Вот, мол, хотела поделиться новостью и обсудить открывающиеся перспективы.

Николай чуть не терял сознание, а Анна, закатывая глаза, спрашивала у него, не знает ли он, действительно ли негры как-то особенно в этом самом смысле неутомимы. А то неподалеку тут сейчас гастролирует цирк, и там, говорят, есть один негр. Довольно смазливенький. Может, ей стоит попробовать закрутить интрижку с ним, что скажете, Николай Степанович?

Потом он наконец добился своего: они с Аней поженились. Взяв невесту измором, Гумилев меньше чем через полгода отплыл в Эфиопию. Теперь пришла его очередь мстить. Беременность Анны была тяжелой, с токсикозом, бесконечной рвотой и неспособностью подняться с кровати. А он приходил домой под утро, в одежде падал на кровать, закуривал папиросу и лениво интересовался:

– Как насчет исполнения супружеского долга?

Ночь, когда у него родился сын, Николай провел в каком-то притоне с девицами. Утром, пахнущий перегаром, заехал поздравить Ахматову, но на ребенка даже не взглянул, а с женой разговаривал хамски. По большому счету он просто не знал, как себя с ней вести. А она не знала, как вести себя с ним. Им бы хоть чуточку теплоты, хоть немного готовности к компромиссу, – глядишь, брак и просуществовал бы хоть какое-то время. А так…

Сам Гумилев признавался:

– Спать мы перестали года через три после свадьбы. Я просто сломал зубы о ее украинское упрямство.

2

Когда они поженились, ему было двадцать четыре, а ей двадцать один. Когда развелись, ему было тридцать два, а ей двадцать девять. Ему оставалось жить меньше трех лет, а ей – почти полстолетия.

И сам поэт Николай Гумилев, и его сын, историк Лев Николаевич, любили подчеркивать свое дворянство. Между тем по происхождению Гумилевы были всего лишь из провинциальных священников.

Отец поэта, Степан Яковлевич, учился в семинарии. Некоторое время пробовал учительствовать. Женился на собственной ученице. Потом сдал экзамены на медицинском факультете и получил должность младшего судового врача в Кронштадте, а вскоре его жена умерла. После долгой службы на флоте Степан Яковлевич (уже далеко не молодой человек) посватался к сестре знакомого капитана. Разница в возрасте составляла больше двадцати лет, однако предложение было принято.

Вскоре отец семейства вышел в отставку, и Гумилевы переехали в Царское Село, уютный пригород Петербурга. Первый ребенок умер почти сразу. Это была девочка, ее даже успели назвать Зина. Зато следующие детки пошли вполне себе здоровенькие: два мальчика, младшего из которых назвали Коля.

О тогдашнем Царском Селе один из мемуаристов писал:

Накануне революции это была царская ставка, но присутствия двора почти не ощущалось. Городок производил впечатление пыльного, провинциального. Зимой он весь утопал в снегу, а летом снег сходил и становились заметны резные деревянные палисаднички, одноэтажные домишки. По улице в баню маршируют пешим строем гусары с вениками под мышкой. На пустынной площади стоит белый собор, а в пустынном же Гостином дворе работает единственная в городе книжная лавка Митрофанова, торгующая, в сущности, один день в году – в августе, накануне открытия учебных заведений.