Читать книгу "Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 1. Отщепенец - Генри Лайон Олди"

Ну, во всяком случае, до того момента, как они прилетели на Шадруван – и Боров, скотина, решил её облагодетельствовать.

Согласно статистике, брамайны страдают от физических неудобств примерно в девять раз больше, чем представители других рас Ойкумены. Это обусловлено брамайнской природой: от страданий сородичи Мирры накапливали в себе энергию, которую были способны передать на техническое устройство. Густонаселенные, нищие, грязные, лишённые элементарного комфорта, с жарким и влажным климатом, планеты расы Брамайн свидетельствовали не о дикости населения или преступном бездействии властей, как полагали многие, а о рачительном отношении к дарам эволюции – чем больше телесных мук, тем лучше! Корабельные «общаки» преследовали ту же цель: рост ресурса «толкачей» на случай перерасхода. Впрочем, инорасцы считали брамайнов существами бесчувственными, аскетами, равнодушными к условиям обитания – внешне уроженцы Пхальгуны или Чайтры слабо реагировали на зной, голод или жажду, а мир судит о страданиях по тому, как громко ты плачешь или ругаешься. Веди Боров себя иначе, грубее, и Мирра повысила бы свой энергозапас. Но холодильники не требовали перерасхода энергии, на них вполне хватало обычной нормы, поддерживаемой без усилий, так что спасибо, дорогой Боров, пусть тебе снятся сладкие сны.

– Это что? – Мирра повела рукой. – Всё это?

– Кафе, – объяснил Боров. – Ну, столовка, для сотрудников.

– Нет, я о другом. Что здесь такое? Рудники?

– Саркофаг.

– В смысле?

– Да нет тут никакого смысла, детка. Куриное яйцо размером с город, аномалия природы. Били, били, не разбили… Яйцо и станция наблюдения при яйце. Сидят, ждут у моря погоды. Может, чего вылупится? Одиннадцать лет ждут, придурки, или двенадцать, не помню уже. Ты врубаешься, а? Уйма времени! Зарплата, премия, надбавка за вредность – денежки капают, чего ж не ждать? Я бы сто лет ждал, честное слово…

– И всё?

– И всё. Планета необитаемая, на карантине.

– Тут что, одни учёные?

Боров смеялся долго, вкусно. Щёки Борова тряслись, изо рта летели брызги слюны. Для ларги́, как презрительно звали брамайны граждан просвещённого Ларгитаса, он с преступным легкомыслием относился к науке в целом и к учёным в частности. Видимо, сказывались годы, потраченные на перевозку стейков. Пока он смеялся, Мирра разглядывала столовку. На Чайтре эта столовка называлась бы рестораном, щеголяя первым, а то и высшим классом. Народу вокруг было мало, человек пятнадцать. По меркам брамайнских планет с их чудовищной скученностью – считай, вообще никого. Люди ели, пили сок, беседовали, нимало не интересуясь Миррой и её спутником. Вру, поправила себя Мирра. Вон, косой взгляд. И вон ещё. Яйцеголовых ларги́ раздражает присутствие грязной энергетки. Так раздражала бы собака – кудлатая, слюнявая, с вываленным языком, которую не гонишь прочь лишь из опасений повздорить с хозяином. Ага, вы любите нас, как мы любим вас. Трахнуть меня скучающим работникам умственного труда не зазорно, главное, не выпячивать грешок на всеобщее обозрение. Ходи потом в зоофилах! Ага, ещё взгляд. Славный мальчик, пушок на щеках. Смотрит без презрения, с интересом. Знакомый интерес, понятный. Ой, мы застеснялись! Ой, мы потупились, мы кушаем омлет…

– Учёные, – отсмеявшись, подтвердил Боров. – На вишне копчёные. И обслуга, не без того. Раньше были гематры, сейчас нет. Может, осталась пара-тройка, я не в курсе.

– Это тоже учёный?

Мужчина, на которого указала Мирра, с увлечением грыз ногти. Вредная привычка, обычное дело, но никогда раньше молодой брамайни не встречались люди, наслаждающиеся процессом так, как этот ларги́. Прикусить заусенец, потянуть, отпустить. Облизать палец. Пощёлкать ногтем, цепляя и отпуская острый край зуба. Отгрызть кусочек. Пожевать, сплюнуть на ладонь. Изучить выплюнутое. Сунуть обратно в рот. Томно прикрытые глаза. Еле слышные стоны наслаждения. Бисеринки пота на лбу. Складывалось впечатление, что за столиком сидит эксперт, дегустирующий редчайший сорт бренди из закрытой коллекции для миллиардеров.

– Учёный, детка. Клаас Янсен, граф форономии. Ты не думай, он нормальный, просто обкуренный. Тут знаешь, какая травка растёт? Покуришь, и крыша набекрень.

– Знаю, – отмахнулась Мирра. – Курила.

– Что ты курила, детка? Тут травка – всем травкам травка. Примешь косячок, и свет тебе видится мягким. Порезала палец – на хи-хи пробивает, врубилась? Запах цветов – вкуснотища. Гладкое – страх. И закат солнца – страх, но другой. Красное вроде как музыка. Зубы болят – в радость. И всегда по-разному, не предугадаешь. Слух превращается в зрение, осязание – в обоняние…

– Жизнь – в дерьмо. Покурил пару лет, и бегом на кладбище.

– А вот и нет! Проверенное дело, вреда – ноль на выходе. Час кайфа, и отпустило без последствий. Тут многие покуривают. Я хотел вывезти чуток, на продажу, да нельзя – карантин. Лишат лицензии, а то и в тюрьму законопатят. Ты не ерепенься, а? Парни подвалят, ты иди с ними. Они тебе и курнуть дадут, и нальют, и вообще…

– Не пойду, – решила Мирра. – Не пойду я с твоими парнями.

– А с кем ты пойдешь? Куда?!

– А вот с ним! Эй, красавчик! Да, ты, с омлетом…

Мальчик встал:

– Это вы мне?

– Бери омлет, иди сюда. Садись, я девочка добрая, не укушу. Давай так: как ты скажешь, так я и сделаю. Знакомься: это старший механик Вандерхузен.

– Очень приятно, господин Вандерхузен, – мальчик кивнул. На вид ему было лет восемнадцать. – Меня зовут Гюнтер, Гюнтер Сандерсон.

– Рад знакомству, господин Сандерсон.

Мирра не ожидала от Борова вежливости. Сказать по правде, она ожидала грубости, даже хамства. Но Боров уставился на мальчика так, словно того отлили из червонного золота. Ты вытянула козырную карту, сказала Мирра себе. Будь здесь рудники, пришли бы заскорузлые шахтёры, дали бы Борову денег, мальчику – по морде, и пошла бы ты с шахтёрами куда велено. Хорошо, что на Шадруване нет рудников. Хорошо, что мальчик золотой. И симпатяга: чистенький, невинный, долговязенький. Ноздри, правда, татуированные.

– Клёвая татуха, – Мирра указала на нос Гюнтера. – Где колол?

– Дома, – мальчик покраснел. – На Ларгитасе, в интернате.

– В интернате?

– Давно, ещё в первом классе.

– Обалдеть! И как начальство? Учителя?

– Нормально.

– Прогрессивный у вас интернат! У меня тоже татуха есть. Показать?

– Здесь?

– Нет, здесь нельзя, выгонят. Потом покажу, у тебя. Ты в общаге живешь?

– Нет, у меня коттедж.

– Отдельный?

– Ага.

– Вас там много живёт?

– Это мой коттедж. Я там один живу.

– Ты меня защитишь, Гюнтер? Ты же рыцарь?

– Я не рыцарь. Я ещё даже не кавалер, я учусь на втором курсе…