Читать книгу "1917. Русская голгофа. Агония империи и истоки революции - Дмитрий Зубов"

По всем интересующим вопросам с авторами можно связаться по электронному адресу: [email protected]

Пролог

Как Александр III заложил фундамент русской революции

«Тесто на огромной сковородке»

В конце XIX века Россия представляла собой огромную империю, которая на западе вплотную примыкала к экономически и политически развитым странам Европы, на юге граничила с разноплеменным и «делом тонким» Востоком, а на востоке упиралась в безнадежно застрявшие в Средневековье дикие восточноазиатские страны. Сама страна тоже представляла собой невероятное лоскутное одеяло, под которым умещались и автономная культурно развитая Финляндия, и полное злобы и внутренних противоречий Царство Польское, и населенный горцами Кавказ, и Поволжье с его развитыми городами и неразвитыми финно-угорскими народами, и дикая, бескрайняя степная Азия, и бесконечная необжитая Сибирь, и многое другое. Ну и конечно же вполне европеизированные (одна в большей степени, другая в меньшей) обе столицы империи.

«Где в России центр? – задавался вопросом публицист и журналист Дедлов. – На Западе, в Европе, их указать легко; там государства свернулись небольшими, круглыми, плотными комками. Все лишнее, все ослабляющее плотность государства выделено и вывезено за границу, за моря, в колонии. У нас не то. История пекла наше царство не в „форме“, а вылила тесто на огромную сковородку, на которой мы и разлились блином, без определенных очертаний и без центра, который может быть точно указан. Где наша метрополия, где наши колонии? Где область господствующего племени и где живут подчиненные народности? Никакая этнография не даст на это точного ответа. В Рязани и Нижнем найдутся татары, в Вятке русский народ живет только по рекам, в Тамбове и Пензе обширные деревни неассимилированной мордвы, в Симбирске процветают чуваши, Белоруссия и Малороссия нашпигованы частью поляками и в сильной степени евреями, наш юг – мозаика национальностей и племен. Господствующее племя скорее колонист, чем абориген, Россия скорее совокупность колоний, чем метрополия»[1].

При этом сказать, что Россия была страной контрастов, – это не сказать ничего! Даже в деревнях выделялись добротные избы работящих крестьян и покосившиеся халупы пьяниц и бедняков. Любой даже мелкий провинциальный город состоял из небольшого культурного и относительно благополучного центра и множества приросших к нему бедняцких окраин. Ну а в масштабах страны уровень контрастности был вообще запредельным. В то время как в одних местах уже было электрическое освещение, водопровод и даже телефон, в других еще не слышали, что такое канализация и электроэнергия. В то время как одни разъезжали на трамваях и даже автомобилях, миллионы других не видели ничего современнее лошади и верблюда.

Бюджет страны, который к концу XIX столетия перевалил за миллиард рублей, формировался в основном за счет косвенных налогов. Эта тенденция, кстати, во многом сохранилась и во время советской власти и даже в современной России. Прямые налоги составляли всего 10% от доходной сметы, а косвенные – 50%. Покупая любые товары, оплачивая услуги, и в особенности затариваясь водкой, народ, зачастую сам того не подозревая, львиную долю стоимости отдавал не производителю товаров и благ, а государству. Типичный пример – акцизы на спиртное, составлявшие половину косвенных налогов. Около 8% доходов бюджета составляли пресловутые выкупные платежи, фактически земельная ипотека, которую крестьяне выплачивали за полученную еще в 1861 году землю. Примерно 15% давали казенные имущества (железные дороги, леса), остальное приходилось на всевозможные гербовые и почтовые сборы. Таким образом, промышленность, крупный бизнес, экспорт приносили лишь малую часть доходов.

Для России было характерно огромное количество казенных предприятий и имущества. Если в западных странах дорогие военные заказы разыгрывались между частными компаниями, которые потом платили еще и налог со своих прибылей, у нас большая часть государственных нужд осуществлялась государственными же учреждениями и фабриками. Которые не приносили никакого дохода, а, напротив, требовали постоянных дотаций.

Несмотря на постоянный рост численности городского населения, говорить об урбанизации и формировании индустриального общества не приходилось. Свыше 80% населения жило в деревнях, поэтому среднестатистический россиянин до сих пор являлся малограмотным крестьянином. При этом культурная прослойка общества, так называемая интеллигенция, люди умственного труда, а также квалифицированные рабочие составляли ничтожное количество в сравнении с огромной деревенской массой. Пусть она и не была сплошь безграмотной и темной, как ее изображали в советские годы, все же однозначно можно сказать, что Российская империя к концу XIX столетия оставалась отсталой, доиндустриальной страной с многочисленными средневековыми пережитками.

Политическая система полностью соответствовала общей отсталости. После первой попытки революции, произошедшей в 1825 году, царская власть жила в постоянном страхе. Все императоры от Николая I до Александра III вынуждены были метаться меж двух огней – ощущаемой необходимостью реформ явно отсталого общества и опасностью революции. Политическая и придворная элита так же традиционно делилась на «либералов» и «консерваторов». Одни сетовали на вековую отсталость и выступали за реформы, вторые указывали на «незыблемые традиции» и выступали за «порядок» и сдерживание. При этом революционные выступления тоже толковались по-разному. Либералы видели в них признак того, что реформы назрели, консерваторы, напротив, доказательство того, что любые реформы опасны.

Цари же, как маятники, лавировали между двумя течениями, в итоге получалось, как водится, ни то ни сё. Даже реформы Александра II, которые казались «великими» только на фоне векового прозябания и топтания на месте, по сути, тоже представляли собой лишь компромисс в духе «шаг вперед – два назад» или наоборот. Та же «передовая» военная реформа фактически превратила военную службу в некий симбиоз рекрутских наборов и всеобщей повинности.

А вот судебная реформа 1864 года, наоборот, представляла собой другую крайность. Как писал историк Сергей Ольденбург, «русский суд, основанный на судебных уставах 1864 г., стоял с того времени на большой высоте, „гоголевские типы“ в судейском мире отошли в области преданий. Бережное отношение к подсудимым, широчайшее обеспечение прав защиты, отборный состав судей – все это составляло предмет справедливой гордости русских людей и соответствовало настроениям общества»[2]. При этом для политических чаще всего применялась административная ссылка, для тех, кто поопаснее, – в Сибирь, для менее опасных – в «места не столь отдаленные» – в северные губернии[3].

Однако на деле излишняя либерализация суда и применение суда присяжных в отсталом и малокультурном обществе привели к тому, что многие преступники, в том числе жестокие убийцы, стали вовсе избегать наказания! Главным мерилом права в России стал не собственно закон, а мнение, а состав преступления заменили эмоции. Примеры идиотского дореволюционного правосудия будут приведены ниже…