Читать книгу "Изгои - Сьюзан Хинтон"

Газ хотя бы старается меня понять, от Дэрри и этого не дождешься. Но Газ, он вообще не такой как все, он все понимает, ну почти. Например, он не орет на меня целыми днями как Дэрри, не обращается со мной так, будто мне шесть, а не четырнадцать. Я никого так не любил, как Газа, даже маму с папой. Он веселый и всегда улыбается, а Дэрри – строгий, суровый и не улыбается почти никогда. Но Дэрри к двадцати годам через многое пришлось пройти, слишком быстро пришлось повзрослеть. А Газ не повзрослеет никогда. Не знаю даже, что лучше. Но когда-нибудь да узнаю.

Короче, я шел домой, думал про киношку и внезапно пожалел, что иду один. Грязерам не стоит слишком часто ходить поодиночке, а то на них и наехать могут, ну, или кто-нибудь выскочит и заорет: «Гряяяязь!», от чего, понятно, тоже лучше не становится. Наезжают на нас вобы. Не знаю точно, с большой это буквы пишется или с маленькой, это сокращение – «высшее общество», золотая молодежь, богатенькие детки с западной части города. Это как слово «грязеры», которым называют всех нас, парней с восточной стороны.

Мы беднее, чем вобы и средний класс. Ну и, наверное, бедовее тоже. Не как вобы, конечно, которые наезжают на грязеров и разносят дома, накачавшись со скуки пивом, и про которых в газетах сначала пишут, что они позорят весь город, а потом – что приносят неоценимую пользу обществу. Грязеры почти та же шпана, мы воруем, ездим на переделанных тачках, грабим автозаправки и время от времени сходимся на драки с другими бандами. Ну, то есть я-то как раз ничего такого не делаю. Попадись я полиции, Дэрри меня убьет. С тех пор как мама с папой погибли в автоаварии, нам троим можно жить вместе, только если мы себя хорошо ведем. Поэтому мы с Газом на неприятности стараемся не нарываться – и не попадаться, если нарываемся. То есть я что хочу сказать – почти все грязеры так себя ведут, и так же, как все, мы не стрижем волосы и носим джинсы с футболками, и кожаные куртки, и кроссовки или ботинки, и не заправляем рубашки в брюки.

Можно было дождаться, когда Газ или Дэрри придут с работы, и пойти в кино с кем-нибудь из них. Они бы меня отвели, или отвезли, или даже пошли бы со мной в кино, хотя Газ вечно ерзает и ни одного фильма поэтому нормально посмотреть не может, а Дэрри в кино просто помирает со скуки. Дэрри считает, что нечего, мол, глазеть на чужую жизнь, ему и своей хватает. А можно еще было попросить кого-нибудь из нашей банды сходить со мной, кого-нибудь из четырех парней, с которыми мы – я, Дэрри и Газ – вместе росли и которые нам как семья. Мы, считай, что братья, потому что когда растешь в таком спевшемся районе, как наш, всех знаешь как облупленных. Думай я головой, позвонил бы Дэрри, и он бы заехал за мной по пути с работы, или Смешинке Мэтьюсу – это парень из нашей банды, – если б я его попросил, он бы приехал за мной на машине, но иногда я просто ни о чем не думаю. Дэрри жутко бесится, когда я такие штуки откалываю, потому что я вроде как умный – у меня и оценки хорошие, и вообще я умный, и все такое, но головой я не думаю, и все тут. Ну и потом, я люблю ходить пешком.

Впрочем, я решил, что не так уж и люблю ходить пешком, когда заметил, что за мной тащится красный «корвейр». До дома было еще почти два квартала, поэтому я прибавил ходу. На меня еще ни разу не наезжали, но я видел Джонни после того, как он напоролся на четверых вобов, и зрелище это было не из приятных. После этого Джонни от собственной тени шарахался. Джонни тогда шестнадцать было.

Конечно, все было без толку – в смысле, шагу прибавлять, – и я понял это еще до того, как «корвейр» притормозил рядом со мной и из него вылезли пять вобов. Я здорово струхнул – я, конечно, крепкий, но для своих четырнадцати все равно маловат, а эти парни были все как один больше меня. Я машинально просунул большие пальцы в шлевки джинсов, ссутулился и стал прикидывать, удастся ли мне убежать, если я прямо сейчас рвану с места. Я вспомнил Джонни – какое у него было лицо, все в синяках и порезах, вспомнил, как он плакал, когда мы его нашли на поле почти без сознания. Джонни здорово достается дома, поэтому надо очень постараться, чтоб он заплакал.

Мне было холодно, но тут я разом вспотел. Ладони стали влажными, струйка пота побежала по спине. Со мной так бывает, когда мне по-настоящему страшно. Я огляделся, высматривая бутылку, палку, хоть что-нибудь – Стив Рэндл, лучший друг Газа, однажды отбитым бутылочным горлышком отмахался от четверых парней, – но рядом ничего такого не было. Так и стоял там как вкопанный, пока они меня окружали. Не умею я головой думать. Они, скалясь, не торопясь, медленно кружили вокруг меня.

– Эй, грязила, – сказал один наигранно-дружелюбным голосом. – Сейчас мы тебе поможем, грязила. Отрежем твои грязные длинные патлы.

На нем была клетчатая рубашка. До сих пор стоит перед глазами. Синяя рубашка в клетку. Один парень расхохотался, потом, понизив голос, выругался. Я не знал, что и сказать. Когда тебя вот-вот побьют, тем для разговора вообще немного, так что я помалкивал.

– Хочешь подстричься, грязер? – средних размеров блондин вытащил из заднего кармана нож, раскрыл его.

Тут я наконец придумал, что сказать.

– Нет.

Я попятился подальше от ножа. Ну и, разумеется, наткнулся на одного из вобов. Они меня вмиг повалили. Руки-ноги прижали к земле, один уселся мне на грудь и уперся коленями мне в локти, и если вам кажется, что это не больно, то у вас не все дома. Я чувствовал запах лосьона для бритья – «Английская кожа» – и застарелого табака и тогда еще подумал, дурак, не задохнусь ли до того, как они что-нибудь мне сделают. Мне даже этого хотелось, до того я испугался. Я стал вырываться, и у меня даже почти получилось, но тут они навалились посильнее, а тот, что сидел у меня на груди, пару раз мне врезал. Так что я лежал смирно, только ртом воздух хватал и огрызался. Мне к горлу приставили нож.

– А если стрижка начнется чуть ниже подбородка?

Тут до меня дошло, что меня могут убить. Я слетел с катушек. Заорал – Газ, Дэрри, хоть кто-нибудь. Мне стали зажимать рот рукой, и я вцепился в эту руку со всех сил, чувствуя, как бежит по зубам кровь. Я услышал, как кто-то выругался себе под нос, мне снова врезали и стали совать в рот носовой платок. Один парень все повторял:

– Заткните его, да заткните же!

Потом послышались крики, раздался топот, вобы подскочили, а я остался лежать на земле, хватая ртом воздух. Лежал там и думал, что вообще происходит – кто-то перепрыгнул через меня, кто-то пробежал мимо, а у меня голова шла кругом, и я не соображал ничего. Тут кто-то ухватил меня под мышки и рывком поставил на ноги. Оказалось – Дэрри.

– Ты в порядке, Понибой?

Лучше бы он меня не тряс. Меня и без того мутило. Но я понял, что это Дэрри – и по голосу, и по тому, что Дэрри всегда со мной грубо обращается, даже когда не нарочно.

– Нормально все. Не тряси меня, Дэрри. Я в норме.

Он тут же перестал.

– Извини.

Это он для виду. Дэрри никогда и ни за что не извиняется. Я все думаю, до чего же странно, что он – вылитый отец, а ведет себя с точностью до наоборот. Отцу было всего сорок, когда он погиб, а выглядел он на двадцать пять, и многие думали, что папа с Дэрри не отец с сыном, а братья. Но они только внешне похожи – отец никому не грубил без причины.