Читать книгу "Валя offline - Анна Никольская"

А кота нашего звали Жозефиной, потому что раньше мы думали, что он кошечка. Но нет, оказалось, наоборот. Прошлым летом Жозефина наелся каких-то жуков и умер.

Мы похоронили его в саду, под георгинами. Он же чисто сиамский, а не какой-нибудь.

* * *

Мама пьёт кефир и морщится. Потому что Карина с Петром Сергеевичем купили у бабок на перроне пирожки с ливером и теперь их едят. А они же из собачатины! Но пахнут здорово!

Пейзаж бежит наперегонки с поездом ногами электрических столбов. От нечего делать я начинаю их считать, но потом бросаю.

Забираюсь на верхнюю полку, чтобы не нюхать пирожки, и рисую в альбоме бабу Лизу. У неё на голове маленькая шляпа с вуалью — называется таблетка. Ещё у Лизы кружевные перчатки и такой же зонтик от солнца. А под мышкой ридикюль. Баба Лиза стоит на высоком берегу и удит рыбу…

— Эй, ты, там, наверху! Пирожка пожуй! — улыбается мне снизу Карина. Она в больших наушниках и с ноутбуком на коленках.

— Ей нельзя, у неё несварение, — сочиняет на ходу мама.

Она на всё пойдёт, лишь бы я правильно питалась.

…У бабы Лизы блестящая красная удочка и такие же туфли на каблуках.

— Лиза, а где у тебя крючок? — я ем тёплые вишни из газетного кулька, а косточки выплёвываю вниз, в море.

— А зачем мне крючок? На крючок только рыба ловится, — у бабушки такой вид, как у памятника — капитальный.

— А ты что ловишь? — удивляюсь я.

— Я — мечту.

— Ничего себе! А какую?

— Заветную, понятное дело. Подержи, — баба Лиза отдаёт мне удочку, а сама достаёт из ридикюля помаду и красит губы. Они у неё, как мои вишни — красные-красные.

* * *

— Вы, Мария Викторовна, где останавливаетесь? У частников? — спрашивает Пётр Сергеевич. — А то я в «Жемчужине» местечко организую. Там трёхразовое питание и фитобар. Чего вам с дочкой у частников ютиться?

— Спасибо, мы не у частников, — говорит мама.

— А где же? — снова интересуется Пётр Сергеевич.

В вагоне душно, и лысина у него вся мокрая. Он вытирает её влажной антибактериальной салфеткой «Малыш».

— А я дикарём, с палаткой, — говорит Карина. — Смотрела «Три плюс два»?

— He-а. Тебе одной не страшно? — спрашиваю.

Хотя по Карине и так видно, что не страшно. Она вон какая бедовая — два раза была замужем!

— Вы, Мария Викторовна, зря отказываетесь, — продолжает Пётр Сергеевич. — На процедуры походите, отдохнёте. А девочку вашу можно воспитателям пристроить.

— Она вам что, щенок? — брови у мамы начинают ходить ходуном. — «Пристроить», надо же!

— Что вы! Вы меня не так поняли… — волнуется Пётр Сергеевич.

Бедный. Просто он к маме за четыре дня ещё не привык.

— Вы не волнуйтесь, — говорю я с верхней полки. — Мы с мамой домой едем, на постоянное место жительства.

— Валентина! — цыкает на меня мама.

— То есть как это? — не понимает Пётр Сергеевич.

— У нас там дом есть, — говорю. — Да. И папа тоже у нас там есть.

— Я что-то не понимаю… — лысина у Петра Сергеевича становится бордовой, как солнце за окном. — Что же вы мне голову тогда морочили?

— Перестаньте, — одёргивает его мама. — Никто вам ничего не морочил. Напридумывали себе!

— Пошли, чего покажу, — говорит Карина и уводит меня из купе.

* * *

Мы стоим в тамбуре. Карина курит тонкую сигарету в костяном мундштуке и похожа на Рокси из «Винкс»[1].

— А что я такого сказала? — говорю я.

Со взрослыми почему-то всегда так. Соврёшь — куча недовольства, а скажешь правду — вообще из штанов выпрыгивают.

— Проза жизни! — Карина выпускает голубой дым из ноздрей. — Забудь!

Красиво.

Но, вообще-то, это не совсем проза жизни.

Вообще-то, дома у нас с мамой пока нет. Мы его будем снимать. Вернее, даже полдома.

И папы у нас тоже нет.

— Подъезжаем, — говорит Карина и тушит сигарету. — Ты писать мне будешь, Валентина Батьковна? Я тебе электронку оставлю.

Глава 2

Необычная черносливина

Город встречал меня тёплым объятием — такое ощущение, что меня не было здесь не восемь лет, а целых восемь жизней… Солнце, море, кипарисы кругом, а на фонарном столбе висит объявление, и ветер его колышет:

«Сдам жильё русской женщине с ребёнком. Дёшево».

Нам это как раз подходило, и мы тоже как раз подходили. Просто на полдома нам чуть-чуть не хватало. Маму в школе сократили, поэтому.

Она бы никогда не согласилась вернуться в наш город, если бы не подвернулась работа. Ненужные воспоминания, как она объясняет. Маме позвонила подружка, тётя Вика Ботеева. Тётя Ботя, как я её называю. Они раньше в одной школе с мамой работали. Тётя Ботя сказала, что маму там до сих пор любят и ждут.

Покажите! Покажите мне тех, кто до сих пор её любит и ждёт! Несчастные, несчастные люди.

А я не понимаю, как это — «ненужные воспоминания»? Особенно, если они про бабу Лизу. Папу я плохо помню — только его жесткую бороду с рыжи нами. Потому что он всё время ездил в командировки и мы редко виделись. В этой бороде у него жил хомячок. Кажется, его звали Игнат, и, кажется, он разговаривал папиным голосом — я его ужасно боялась. Так вот этого Игната я помню гораздо лучше, чем папу.

— Что ты всё ездишь? — говорит ему мама. — Ездит, ездит, а толку с гулькин нос! У Вали зимнего комбинезона даже нет!

— Зачем ей зимний комбинезон? — удивляется папа. — Не в Сибири ведь живём.

— Ребёнок болеет круглый год!

— Я болею клуглый год! — подтверждаю я.

— А ты её кутай поменьше.

— А ти меня кутай поменьсе!

— А ты мне не советуй! Советчик нашёлся.

Разговаривать с мамой — всё равно, что со встречным ветром.

— Это всё твоя мать. Вчера с моря пришли, у Валеньки губы синющие, трясётся вся! А Елизавета Яковлевна: «Мы русалку ловили, чего вы от нас хотите?»

— Поймали?

— Что? — переспрашивает мама.

— Ну, русалку поймали? — папа улыбается и достаёт из рюкзака круглый синий камешек с золотыми прожилками. Он у меня геолог. — Держи, котик Тарасик!

Я хватаю камешек и сую его за щёку: я решила, что это карамелька.

— Ты совсем спятил. Какой она тебе Тарасик? И не суй нам свои булыжники. Валентина, открой рот!