Читать книгу "Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго"

5 сентября 1793 года – «народный натиск» и начало Террора. Отметим любопытную деталь: 5 сентября произошло солнечное затмение. В другие эпохи, несомненно, его бы восприняли как зловещее знамение (так фактически и получилось), но время было просвещенное, и на затмение особого внимания не обратили.

5 октября 1793 года – Конвент вводит новый революционный календарь. Отсчет новой эры ведется от 22 сентября 1792 года, месяцы получают новые названия и делятся не на недели, а на декады. На протяжении следующих 14 лет историки (особенно французские) дают событиям не одну, а две даты: по обычному и по революционному календарю (например: 9 термидора II года, или же 27 июля 1794 года). Этот календарь просуществовал до 1806 года, когда был отменен императором Наполеоном.

Март 1794 года (вантоз II года): эбертисты поднимают восстание, однако впервые за 5 лет мятеж кончается неудачей и казнью его вдохновителей.

Апрель 1794 года: суд над Дантоном и его друзьями. Казнены вдохновитель 14 июля Камилл Демулен, организатор 10 августа Жорж-Жак Дантон, автор конституции 1793 года Эро Сешелль, автор революционного календаря Фабр и ряд других видных политиков.

27 июля 1794 года (9 термидора II года) – решающее столкновение в Конвенте между Робеспьером и его противниками. На следующий день казнены Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и ряд других политиков. Конвент одержал решительную победу над Парижской коммуной (то бишь мэрией Парижа).

1 прериаля III года – последняя серьезная попытка революционеров взять реванш за поражения.

11 – 13 вандемьера IV года (3–5 октября 1795 года) – мятеж, подавленный Баррасом и Бонапартом.

После окончания работы Конвента, согласно новой конституции, Францию возглавляла Директория из 5 членов. Она сама, впрочем, не управляла, а только назначала министров и других важнейших чиновников. Режим Директории существовал до 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года), когда был совершен очередной государственный переворот (в скобках заметим, что за годы Директории было совершено 5–6 государственных переворотов). Власть была временно передана трем консулам: Бонапарту, Роже-Дюко и Сийесу. Через несколько недель была принята новая конституция, по которой также вводились должности трех консулов, однако вся власть сосредотачивалась в руках Первого консула (Второй и Третий имели только совещательный голос). Эту должность занял генерал Бонапарт. Через 5 лет он был провозглашен императором Французской Республики. Затем имя Республики мало-помалу исчезло, его заменила Империя.

Наполеоновская империя существовала до 1814 года, когда Наполеон был свергнут европейской коалицией, которая восстановила на троне Бурбонов. Наполеон был сослан на остров Эльбу, королем стал Станислав-Ксавье, брат казненного Людовика XVI, принявший тронное имя Людовика XVIII. У читателей, разумеется, возникает вопрос: а где же Людовик XVII? Ответ: в 1793–1795 годах роялисты признавали королем сына казненного Людовика XVI, десятилетнего мальчика, который был в руках революционеров и вскоре (в 1795 году) умер.

Весной 1815 года Наполеон бежал с Эльбы, сверг короля и вторично стал императором («Сто дней»). После поражения при Ватерлоо (18 июня 1815 года) он сдался англичанам, был отправлен в Южную Атлантику, на остров Св. Елены, где и умер в 1821-м. Законная династия Бурбонов (сначала Людовик XVIII, потом его брат Карл X) правила до 1830 года, когда была свергнута Июльской революцией. Трон занял представитель младшей ветви Бурбонов – Луи-Филипп Орлеанский, который в 1848 году, в свою очередь, был свергнут новой революцией. Дальнейшие события также очень интересны, но явно выходят за рамки нашего обзора.

Мирабо и Робеспьер: «Лед и пламень» Французской революции

1

Томас Карлейль в своем исследовании Французской революции, описывая шествие тысячи двухсот депутатов 5 мая 1789 года, в первую очередь глядит на «величайшего из депутатов нации», то есть Мирабо. Во вторую же очередь он ищет самого незаметного. «Да вот же он! – говорит Карлейль – вот этот незадачливый человечек в лиловом фраке, чистенький, незначительный. Это Максимилиан Робеспьер».

Конечно, Карлейль написал не столько исследование, сколько поэму в прозе о Великой революции, и его оценки – далеко не последнее слово Истории.

И все же он прав уже в том, что сравнивать этих двух людей, как кажется, можно только по контрасту. Трудно представить себе более непохожих.

Вот они: аристократ и буржуа; человек, вся жизнь которого была увлекательнейшим романом любви и сладострастия, тюрем и побегов из них, долгов, дуэлей – и тихий адвокат из Арраса; урод, покорявший женщин темпераментом, красноречием и мощью своей личности – и молодой человек приятной, но заурядной наружности, довольно равнодушный к прекрасному полу. Один – пламенный провансалец с итальянской кровью в жилах, другой – тихий чистенький северянин. Робеспьер никогда не был женат; бракоразводный процесс Мирабо, как и судебные тяжбы его отца с его матерью, были чуть не самыми громкими за все XVIII столетие.

Род Мирабо дал столько замечательных людей, что Дюма, Пикулю или Морису Дрюону хватило бы на десяток романов – и притом достаточно было бы следовать фактам, ну, может быть, кое-где сдабривая их семейными преданиями. Род Робеспьеров – это поколение за поколением судейских чиновников, принадлежащих к элите аррасского третьего сословия, не меньше, но и не больше. В нем были добросовестные, порядочные люди – их гораздо больше, чем в роду Мирабо, но вплоть до последнего десятилетия XVIII века ни одного, кто бы чем-то заметным отличился. Словом, Робеспьер – это «типичный представитель третьего сословия», занимающий свое законное место в обществе, невысокое (если он иногда подписывался «Деробеспьер», то только из безобидного тщеславия), но прочное положение, тогда как Мирабо – представитель высшего сословия, но явно нетипичный, представитель высшей знати, но, в отличие от Робеспьера, деклассированный.

Таковы они как люди. Но и как политики – они почти во всем антиподы.

В тот короткий период, когда их судьбы пересеклись – это было в Учредительном Собрании, членами которого оба они были, – им дали такую характеристику: «Мирабо – факел Прованса, Робеспьер – свеча Арраса». Действительно – пылающий факел и свечка, горящая ровным слабым пламенем…

Один – блестящий тактик, который мечется из стороны в сторону, держа в уме свою основную цель, но при этом готовый добиваться ее разными средствами, настолько разными, что неизбежно задаешься вопросом, есть ли у него какие-то принципы. Другой – строго принципиален, пожалуй – слишком принципиален.

Один – оратор от Бога, другой колоссальным трудом добился того, что стал хорошим – может быть, очень хорошим оратором, но никак не более того. Мирабо, как и Робеспьер, читал речи по бумажке (причем ему сочинял эти речи целый штат спичрайтеров, а Робеспьер писал их сам). Но при этом Мирабо умел также и блестяще импровизировать, Робеспьеру это дано не было.

Мирабо запятнан буквально всеми пороками[9], но он неповинен в крови, пролитой Революцией. Робеспьер – человек честный, можно сказать, безгрешный, но он, при всех его добродетелях, стал символом Террора, на его совести тысячи жертв.