Читать книгу "Анатомия глупости - Марина Линдхолм"

Мамина мама осталась вдовой лет в тридцать с небольшим. Даже на свадебной фотографии бабушка выглядит почти так же, как и в 50, и в 60. Серьезная. Нет, суровая.

Бабушка была сиротой, росла без мамы. Неоткуда было взяться ласковому взгляду и огню в глазах. Надо было выживать. Деда я не помню. Но, по рассказам, дед был крутым и суровым человеком. Хозяином и властелином своей семьи. Мог, придя домой, смахнуть со стола книжки и тетрадки и отправить дочку за папиросами. Ночью.

Дед был деспотом, почти тираном. Бабушка преклонялась перед ним. Уважала, ценила, боялась потерять. Дед пришел с войны почти здоровый. Не болел, руки-ноги целы. А у других мужья не пришли с войны. Моя бабушка была очень везучей: после войны и с мужем – неслыханное счастье. Одно движение брови – и все летели выполнять желание деда.

Дед побывал в плену, поэтому вся семья жила со страхом в душе. Боялись всего, от страха переехали в другой город, потом вернулись, но страх отравил всех. Мама боялась школы, экзаменов, темноты, болезней, боялась и боялась. Пугала нас, своих детей. В детстве я боялась темноты, пауков, привидений, покойников, подпола, боялась умереть. Я боялась, что наше солнце взорвется, успокаивалась днем, когда это самое солнце появлялось на небе.

Я боялась собак, волков, темного леса… проще перечислить, чего я не боялась. Наверное, я чувствовала мамин страх и переделывала его в понятные мне самой страхи.

Всю мою жизнь я борюсь с этим моим страхом, которым я заболела в раннем детстве. Я боюсь нищеты, болезней, неудачи, боюсь, что жизнь пройдет впустую. В советские времена, когда страх гнал людей совершать трудовые подвиги, его называли «целеустремленностью». От страха, что затопчут и обойдут, люди становились передовиками производства.

Моя мама точно так же металась по квартире, чтобы накормить отца, как когда-то моя бабушка при виде деда. Отец был сверхценностью.

Муж – нечто божественно-священное, что нужно холить и лелеять. Поклонение мужу – главная религия моей семьи. Никогда не забуду, как моя бабушка, придя ко мне в гости, вскакивала из-за стола, когда приходил домой мой муж, пихала кулачком в бок и шептала:

– Корми мужика-то…

Неважно, что сама она не допила свою чашку чая, неважно,

что ей было 80 лет, а ему чуть за тридцать. Пришел МУЖ, главная ценность в доме.

Я понимаю, что все это пошло от недостатка мужиков после войны, когда из 100 ушедших на фронт возвращались двое-трое. Мужик стал сверхдефицитом, и баба при мужике получала как бы сертификат качества. Повезло.

Моя мама впитала это от бабушки. А я от своей мамы.

В глазах моей мамы и бабушки муж имеет положительные качества с приставкой НЕ – не пьет, не курит, не гуляет, не бьет, не ворует. Этого достаточно.

Мое детство прошло под девизом «Как бы чего не вышло». Не ходи туда, а то…

Последствия можно перечислить длинным списком, начиная от «Придет серенький волчок» и заканчивая злым милиционером.

Мои родители сами боялись жизни и пугали нас, детей. Мама продолжала учиться, уже будучи мамой, заканчивала второй техникум. Первое образование повергло ее просто в панику. Она закончила торговый техникум, пришла на практику и мгновенно осознала, что обязательно попадет в тюрьму, потому что в торговле по-другому было невозможно. От страха просчитаться или сделать ошибку мама не спала ночами. Второй техникум, индустриальный, был стартом для новой счастливой жизни на производстве. Мама стала технологом.

Дома я помню бесконечные разговоры про шихту, стеклобой, отгрузку, наряды, бригаду, ночные смены, транспортер, который ломался. Мама часами пересказывала отцу свои разговоры с начальником смены или цеха.

В этих разговорах она переживала заново все приключения за день и доказывала свою правоту и нужность для производства. Вероятно, спорить с самими начальниками в момент разговора у нее не хватало духу.

Отец работал вместе с ней в одном цеху, знал всех этих людей и молча смотрел в окно или в телевизор, пока мама не успокаивалась, высказав ему все, что не осмеливалась сказать днем на работе. Эти бесконечные: «А он говорит… А я говорю… А он… А я…» составляли, вероятно, основу их отношений.

Отец никогда не давал советов. Он просто молча слушал, а может, и не слушал, просто терпеливо ждал, когда наступит время обеда или ужина.

Отец был флегматиком. Наверное, он тоже испытывал страх, но как-то неясно, глухо. Он лежал на диване, когда был дома, читал газеты, иногда спал, но никогда не возмущался, не кричал, не суетился.

Однажды я услышала, как мать жалуется на нехватку денег: нужно купить детям одежду, а денег мало. Отец с равнодушным лицом, не отрываясь от газеты, спросил:

– Я отдаю тебе зарплату? Отдаю. Что еще?

Действительно, что еще? Одежда у меня всегда была ужасной. Мать сама не умела одеваться, не чувствовала вкуса к одежде, носила, что придется, зачастую просто рабочий халат, и меня одевала по необходимости, чтобы было не холодно и не дыряво. Никогда не забуду ощущение стыда за свои старые сапоги и немодные туфли. Вишневые старческие туфли с ремешком и пуговкой. Девочки в классе носили блестящие сапоги-чулки, а я прятала ноги под парту. Пальто мои были всегда самых невероятных цветов – синие, красные, зеленые…

Школьная форма и спортивный костюм – это все, чем я располагала в детстве. Мама всегда рассказывала, что у нее самой было два платья – школьное и домашнее. Мне было запрещено красить глаза, носить челку, я должна была быть скромной и незаметной. Накрашенные глаза были признаком женщины легкого поведения.

И бабушка, и мама постоянно говорили одну и ту же фразу: «Слушайся учителей». Учителя определяли мою жизнь. Слушаться учителей – означало быть послушной, удобной для них, не вызывать раздражения со стороны старших. Само собой разумелось, что послушные девочки рано или поздно получат от учителей хорошие отметки, а это даст возможность получить от жизни какой-нибудь кусок какого-нибудь пирога, будто есть кто-то старший, сильный и умный, который решит мою судьбу в мою пользу. Если я буду хорошей девочкой, конечно.

Если я жаловалась на несправедливость учителей, то мама всегда затыкала мне рот фразой: «Сама виновата». Она сразу же раздражалась и говорила мне, что с моим характером ни один учитель не сможет справиться. Что я должна учиться лучше. Что «не смей говорить так про учителей, потому что они – УЧИТЕЛЯ».

В переводе с маминого на человеческий это примерно означало: «Если ты только допустишь мысль, что учитель может быть не прав, то следующей твоей мыслью будет, что мама может быть не права, а возможно, и мамины начальники! А там и до директора завода недалеко! А уж это – прямая контрреволюция! А начальники всегда правы, и линия Партии и правительства – самая правильная линия, и не тебе судить, а то…». Дальше даже думать было страшно.

Моя мама всегда была хорошей девочкой, которая слушала маму, папу, учителей, начальников и прочих старших товарищей. А хорошие девочки – это послушные девочки. Хорошие девочки не думают, а слушаются. Главное, найти того, кого слушаться. Быть послушной – безопасно, спокойно, и остается только один страх – быть недостаточно послушной, недостаточно хорошей для них, великих начальников.