Читать книгу "Арарат - Дональд Майкл Томас"

Вот по такому примерно лабиринту (или катакомбам) предстоит пройти читателю (как говорится, «тот, кто заблудится, – спасется!»). Нам предстоит узнать о себе, о нашей стране, о мире, о жизни вообще нечто такое, чего мы до сих пор не знали. Импровизация предполагает возможность «постижения нечувствительно».

(Предвижу и вопли. Ну разумеется, особенно после прецедента с бедным В. Сорокиным! Да что Сорокин – вспомним-ка Абрама Терца! Что скажут «пушкинисты» на то, что продолжение «Египетских ночей» Сурков пишет после бесплодной попытки мастурбации? Что скажут они насчет того, что в первом же романе из посвященной Пушкину серии нам показывают такую картинку: «Я не стал доводить дело до конца, выпростался, удержал семя и погрузился лицом меж ее бедер. Как можно шире раскрыв рот, я плотно обхватил им все, что было там вывернуто наружу, – оно хлюпало, трепетало и исходило горячей влагой, а я вонзался во все это зубами. Затем я оторвался, поднял лицо и завыл, как волк; снова вонзился и снова завыл. Ее глаза были плотно зажмурены, губы растянуты в гримасе; мышцы на шее и плечах выпирали так, как если бы сейчас она метала копье…» Известно что. И от этого приторного притворства заранее скучно. Читайте Пушкина, господа фетишисты!)

Импровизация – это жизнь, а жизнь, не побоюсь трюизма, не состоит из одножанровых элементов. Таков и «Квинтет»: здесь есть лирика, есть трагизм, есть эротика, есть ирония (и самоирония – в избытке!), есть гротеск и сатира. По-видимому, автора весьма занимает то «скудное многоразличье» жизни, которое яростно клял Гумилев, взывая:

Земля, оставь шутить со мною,

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнем пронизанной насквозь!

Казалось бы, это противоречит принципу «сплавления» реальности в некую однородную субстанцию. Но это не так. Катализатор для такого сплавления обозначен Томасом в следующих строчках:

«…Свет за окном потемнел и стал скорее духом света, чем самим светом; он поразил Коринну как нечто еще более драгоценное, нежное, чувственное. Боль сдавила ей горло, дрожь пробежала по позвоночнику, доводя ее до экстаза… Она на мгновение обратила взгляд на греческого певца, на оркестр, она приветливо улыбнулась кому-то. Но по большей части она глядела на свет в окне, как на своего тайного возлюбленного, к которому обращалась, говоря глазами, как это делают посреди толпы: О, я люблю тебя! Забудь этих тупых людишек, все наши ссоры… Я люблю тебя!»

Если Марков отображен в Розанове, Розанов – в якобы измышленном им Суркове, Коринна Ризнич – в измышленной ею Мэри, Чезаре Космо – в Бене Финдляйтере, и т. д., и т. п., то возникает резонный вопрос: а в ком же отображен сам автор? Естественный ответ: во всех! Кроме того, в «Ласточке» имеются два автобиографических отрывка, а в последнем романе – «Ложе лжи» – Томас, как уже говорилось, взаимодействует со своими героями «вживую».

Но мне кажется, однако, что к роли импровизатора, плавающего в потоке слов, образов, мыслей и бесчисленных отражений, ближе всего стоит образ единорога, не взошедшего на ковчег. Он почему-то представляется мне автопортретом Томаса:

…не пристал к прочим тварям

только единорог;

сорок дней он сражался

вне ковчега, один;

но не струсил, не сжался —

сам себе господин.

Пусть других, кто умнее,

приютил Арарат, —

его участь честнее

и достойней стократ.

Пусть я не из эзопов,

но додуматься смог:

век кровавых потопов

увенчал его рог.

Если так, то, наверно,

будет проблеск в судьбе…

Импровизация – это строительство без предварительного плана, в итоге которого, однако, создается нечто цельное и гармоничное. Мне хочется, чтобы перед читателем, как и передо мной, переводчиком, все время развевалось платье, выбранное Коринной Ризнич для выступления в финале: «…необычное, из ряда вон выходящее платье, оно представляло собой карту мира. Светло-голубое (там, где подразумевались океаны) и золотистое (там, где имелись в виду континенты), оно вызывало вздохи восхищения».

Пролог

Импровизация – способ познания мира, и цель ее – собрать воедино его разрозненные части.

Георгий Яропольский

Посвящается А. Л.

Сергей Розанов приехал из Москвы в Горький без какой-либо особой необходимости – просто чтобы провести ночь со слепой молодой женщиной. Женщина эта, оказавшаяся не такой уж и молодой и к тому же с отталкивающе худыми ногами, – чего отнюдь не явствовало из фотографии, которую она ему прислала, – приехала из Казани; им обоим казалось, что Горький, в силу своей равноудаленности, наилучшим образом подходит в качестве места для их первого свидания. Она готовилась защитить диссертацию о его поэзии и написала ему об этом, а позже они говорили по телефону. Розанову понравился ее голос, но более всего его соблазняла ее слепота. Ему никогда не приходилось спать со слепой. Хотя она была замужем, не составило большого труда уговорить ее встретиться с ним.

Все получилось не так, как он рассчитывал. Судя по ее узловатым рукам с проступающими венами, она не могла быть намного моложе его – а Розанову было пятьдесят. Смешно защищать диссертацию в таком возрасте. Ее тощие ноги он воспринял как оскорбление. Что хуже всего, слепота ее ничуть не привлекла его, когда они встретились лицом к лицу. Ее блуждающий, ни на чем не задерживающийся взгляд заставил его содрогнуться. Когда они, пообедав, оказались в номере чудовищно дорогой гостиницы и можно было наконец выключить свет, он испытал облегчение.

Больше всего бесило его то обстоятельство, что, как он знал, Коланский, командовавший танковыми частями Западной группы войск, приехал в отпуск в Москву и отсутствие Розанова (по легенде, уехавшего для чтения лекций о Максиме Горьком) обеспечивало генерал-майору свободный доступ к розановской любовнице – Соне. Сергей полагал, что Соня просто заигрывала с Коланским, шантажируя этим его, Розанова, с тем, чтобы он что-то предпринял в отношении своего семейного положения; но полной уверенности у него не было. Когда дело касалось Сони, он ни в чем не был полностью уверен. Тем не менее, как последний тупица, он предоставил им целую ночь, на протяжении которой они могли ужинать, болтать, смеяться – и заниматься любовью.

Розанов содрогнулся от этой мысли и едва удержался от того, чтобы тут же не позвонить ей, пусть и в присутствии Ольги.

Ольга в постели блистала акробатической техникой, но ей недоставало артистизма. Она, казалось, полагала, что достаточно все время шептать ему о том, как она его любит. В конце концов он выпростался из нее и покончил со всем делом сам. Она умоляла сказать ей, что она сделала не так и о чем он думает. Когда он ответил: «О декабристах», – Ольга расстроилась еще больше. Он не стал ее утешать, продолжая смотреть на портьеры, колыхавшиеся в темноте.

– Для тебя я, наверное, не очень хороша, – грустно сказала женщина. – У меня мало опыта.