Читать книгу "Слезовыжималка - Дэниел Хейз"

Я бы в жизни так не сказал. Кто-нибудь, может, и осмелился бы, только не я.

Промис[2]Бакли, как оказалось, жила в паре кварталов от меня. Странно, я никогда не видел ее в Сэндхерсте. Несколько месяцев — и я уже решил, что видел всех и каждого.

С самого начала мне в ней понравилось все, кроме имени.

Лицо Роберта Партноу искажено улыбкой. Он сидит за столом, заваленным бумагой, журналами, газетами и книгами. В руке у него очки — маленький символ тщеславия; так требует камера. На краю стола две стопки рукописей — слегка не в фокусе. Сам стол — французский антиквариат: тонкая столешница, ни одного ящика, золоченые изгибы. Владелец такого стола просто обязан носить двубортный пиджак и быть точной копией Дональда Трампа. А Роберт Партноу надел непритязательную рубашку без галстука.

Я наткнулся на эту фотографию в один довольно теплый февральский день в библиотеке напротив Музея современного искусства. К фотографии прилагалась короткая статья. (Это случилось как раз накануне моего отъезда, все вещи уже были упакованы в оранжево-белый трейлер.) В статье говорилось о незначительной перестановке кадров в «некогда самом большом и престижном издательском доме Нью-Йорка». Издательство пережило сокращение, поток продукции уменьшился, однако оно все еще на плаву — настаивал мистер Партноу. Пускай издают они теперь в основном книги по психологии, сила издательства по-прежнему заключается в художественной литературе.

Я вырвал фотографию из журнала, сложил вдвое и сунул во внутренний карман пальто.

С самого начала мне в ней нравилось все, кроме имени. Сам я, выступая в роли автора, очень тщательно относился к выбору имен. Даже составил список. Мимо «Обещания» Промис сложно пройти — также, как мимо «Конфетки» Кэнди, «Надежды» Хоуп, «Лета» Саммер или «Вторника» Тьюсдей. Подобные имена отталкивали меня своей очевидностью.

Промис недавно вернулась из Праги. Поездка явилась запоздалым подарком родителей на окончание. Теперь девушка временно жила в родительском доме в Сэндхерсте. Когда она была маленькой, семья частенько приезжала сюда на выходные.

Промис с трудом назовешь красивой, однако дурнушкой она тоже не была. Круглое лицо, слегка неровная кожа с расширенными порами, красивые губы и совершенный нос — впрочем, многие бы решили, что он великоват. Промис была высокой, ей на плечи падали прямые темные волосы. («Волосы как волосы», — говорила она.) Но больше всего мне нравились ее глаза — огромные, голубые, простодушные. Я не стремился к обману, ложь не притягивала меня, меня влекло нечто иное.

Я встретил ее в городской библиотеке — маленькой, захудалой. Библиотекари там по большей части бездельничали и не отличались очарованием или сноровкой. Книги, опубликованные за последние полгода, на полки так и не попали. В туалетах убирали плохо. И все же там мне было спокойно. Я с детства люблю библиотеки. С тех пор, как в моей жизни появился Боб, я стал там частым гостем. Мне нравилось уходить из дома и оставлять его наедине с самим собой. К тому же это помогало мне вспомнить, кто из нас пленник.

В один прекрасный день мы с Промис встретились в секции «А — Г». И на следующий день — там же.

Я вырвал фотографию из журнала, сложил вдвое и сунул во внутренний карман пальто. Я стоял в центре города, все мои планы только что чуть было не разрушила неизвестно откуда взявшаяся апрельская метель, а я достал фотографию из кармана и смотрел на человека, с которым собирался встретиться. Несмотря на небольшие залысины и дурацкую ухмылочку, Роберт Партноу уродом не был. Ну, может, полноват. Темноволосый, нечто среднее между Джоном Малковичем и Келси Грэммером. Выглядел он приятно, даже располагающе. Совсем не похож на книжного червя, которого я себе представил, когда впервые прочел его имя.

Я остановился на юго-западном углу Мэдисон и Сорок восьмой и внимательно оглядел перекресток. Снег уже начал смешиваться в грязноватую кашицу — слишком много машин, слишком много людей. Кого я ищу? Наверное, того, кто ищет меня. Обычно жизнь проводишь в нарциссическом обществе одного человека; мною же постоянно владело неприятное ощущение, что на меня смотрят буквально все. От этого я испытывал острые ощущения, но одновременно приходил в замешательство. В такие минуты я был рад, что не ношу шляпу — это привлекало бы ко мне еще больше внимания. Белая рубашка, пальто и синие джинсы сохраняли анонимность.

Я остановился напротив Эвергрин-билдинг, оглянулся, но не увидел ничего, кроме обычной уличной сутолоки. Машины сновали туда-сюда, как и положено в полвторого. В здании обнаружилось фойе размером примерно с дом, где я жил в детстве. От фойе тянулись восемь эскалаторов, в два ряда по четыре. За вычурной деревянной конторкой сидела секретарша, молодая темнокожая женщина в синем костюме. Она все время что-то разглядывала: журналы, собственные ногти, список вчерашних посетителей… а люди шли мимо, не обращая на нее ни малейшего внимания.

Я знал, что не оставлю отпечатка в ее памяти — человек, бесцельно слоняющийся по фойе, человек с небольшой выпуклостью в кармане. Я снова вышел и встал у входа в здание. Сначала мне показалось, что мой всевидящий взгляд засек нужного человека, — но я ошибся.

А потом я увидел Роберта Партноу — он шел ко мне, почти затерявшись в толпе.

В один прекрасный день мы с Промис встретились в секции «А — Г». И на следующий день — там же. Еще через два дня, в последний день апреля, мы встретились вновь. На этот раз Промис была в секции «Д — И», а я в «Э — Я». Мы заметили друг друга в щель между стеллажами. Она была довольно далеко, но заговорить с ней я все же мог. Нас окатила волна взаимной приязни, а потом мы долго шептались о беспорядке на полках и системе Дьюи[3](в библиотеке ее использовали для чего угодно, только не для художественной литературы). Моя новая знакомая очень мило закатывала глаза — редкое качество для ее возраста.

Промис была на пятнадцать лет младше меня, и все же общие интересы у нас нашлись: мы оба обожали читать и оба стремились стать, по ее выражению, профессиональными писателями. Мне подобная формулировка несколько претила, казалось, что это означает каждодневную рутину на рабочем месте, написание компьютерных руководств, пресс-релизов или текстов для открыток. (Или, например, редактуру, которой я долгие годы занимался в Нью-Йорке.) И в то же время я понимал, почему Промис привлекает «профессионализм». Ее стол в библиотеке всегда отличался особенной аккуратностью: несколько механических карандашей, три неизменных блокнота на спирали и томик дневников Кафки. Промис нравилось ощущать принадлежность к определенной профессии, пусть даже писательской. Как-то раз, пытаясь объяснить свою позицию родителям, она провела параллели между своей работой и профессией отца-юриста: кабинет, расписание, встречи. Встречи с самой собой, пояснила она мне.