Читать книгу "В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери"

Он стар — и все же совершил это. Его приезд в Петербург и неожиданное появление при великом северном дворе — само по себе уже чудо. По стечению обстоятельств он попал на пышную имперскую свадьбу: в тот день курносый царевич Павел брал в жены прелестную немецкую принцессу. В городе собрались все члены царского семейства и полчища представителей европейских дипломатических корпусов. Много дней, пока с присущей православным бракосочетаниям помпой будут взлетать в небеса фейерверки, перевариваться в желудках икра, рекой литься шампанское и водка, дипломатам предстоит без устали строчить докладные записки своим правителям. И вскоре французский посол мсье Дюран де Дистрофф всполошит Версаль сообщением о приезде Философа и заверит, что незамедлительно войдет в контакт с ним.

«Не сомневайтесь, Ваше Величество, — напишет мсье де Дистрофф своему вальяжному, шелковочулочному „королю-солнце“, — я напомню ему, чего мы вправе ожидать от преданного трону француза, оказавшегося в беспримерной близости к иностранному двору».

Через Балтийское море пошлет в Стокгольм весточку посланец Швеции: «Очаровательная и коварная самодержица российская вновь натянула на себя маску либерализма». Черкнет из Петербурга в Уайтхолл и сэр Роберт Ганнинг: свадьба потрясающая, еда и шлюхи восхитительны; небольшие волнения у казаков на Дону; англичане по-прежнему в почете (в конце концов, именно Британии обязана императрица одним из любимейших своих любовников); некий французский мыслитель забрел в российскую столицу и распространяет здесь легкомысленную галльскую философию. Но быстрей всего долетит весть до Потсдама, где король Фридрих, король-философ, почувствует себя глубоко оскорбленным, отшвырнет флейту и даст волю поистине королевской ярости. Разве не являются все философы, да и все государства, его, Фридриха, личной собственностью?! Voilà trahison des clercs.[3]

В разукрашенных коридорах Эрмитажа все, буквально все, наперебой ищут общества Философа. Лишь царица заставляет себя ждать. Но такое уж это событие, свадьба, — шумное, многолюдное, хлопотливое; даже свадьба нелюбимого, постылого сына, от которого она сперва думала избавиться, как избавилась от его якобы отца, предыдущего российского самодержца. Свадьба, во всяком случае ранга этой, — событие государственной важности и требует неукоснительного соблюдения протокола. Тут и балы, и ужины, и фейерверки, и праздничная канонада, и богослужения, и приемы — и везде она, мать жениха, должна показаться. Повсюду иностранные послы. Их всех надлежит принять, кого обласкать, а кому и пригрозить. Есть еще новая невестка, которую надо наставить в православной вере (как наставили двадцатью годами раньше саму императрицу) и разъяснить той, чей долг отныне вынашивать и рожать царей, основателей династий, ее новые обязанности. Есть и договоры, которые надлежит подписать поскорей, с утра пораньше; родственники, с которыми надлежит повидаться; новые союзы, которые должны быть заключены в извилистых переходах Эрмитажа, ибо свадебная сутолока — время пересмотра прежних соглашений. Вдобавок еще и слухи о мятеже донских казаков, нерешенная турецкая проблема, свежая партия самозванцев, по которым плачут царские темницы, плюс, и все из-за этой свадьбы, шушуканье и козни верных подданных по всему дворцу. Словом, быть великой и могущественной не всегда легко и приятно.

Но разумеется, о своем французском философе императрица не забывает: ведь она заманивала его в Петербург добрых одиннадцать лет, с тех самых пор, когда с помощью заговора, а может и двух, взошла на престол. Вообще-то, если сбросить со счетов свадьбу, время для своего приезда Философ выбрал весьма удачное. Он угодил в брешь между двумя Ночными Императорами, властителями ложа царицы. Сергей Салтыков, возможный отец курносого молодожена, давным-давно мариновался где-то в Париже или в Стокгольме. Станислав Понятовский, любезно подброшенный царице предыдущим британским послом, тоже благополучно убран с дороги: в качестве благодарности за труды ему предложили польский трон. Пылкий Григорий Орлов, некогда столь любимый любовник, который так помог ей закрепиться на престоле, со всегдашними своими бахвальством и распущенностью перешел все границы и был отослан с миром, а молчание его (Орлову ведь известны многие опасные тайны) куплено обещанием сердечной дружбы, увесистой пачкой рублей, обширными поместьями и энным количеством крестьянских душ.

Но удобный дублер его, робкий и юный Васильчиков, извлеченный из обычного источника — из числа рослых красавцев гвардейцев, показал себя отнюдь не блестяще. Последние несколько дней положили конец его недолгому взлету. «Я был содержанкой, простой содержанкой — и не более того», — уныло блеял он, шатаясь по дворцу. Изнемогающий от любви честолюбивый Григорий Потемкин во всем блеске своей славы и с единственным зрячим глазом далеко, в Турции, где ему еще несколько долгих месяцев потеть и жевать нугу. Царица почувствовала себя вдовой! Дневные часы — между тремя и шестью, часы, традиционно отведенные любви, пустовали. Но ведь она ученая дама, она живо интересуется науками и всегда мечтала иметь хоть чуть-чуть свободного времени для раздумий. И конечно, императрица просто умирает от нетерпения: так хочется ей встретиться с философом, чью библиотеку она приобрела для собственного книжного собрания.

Через неделю после прибытия нашего героя в Петербург, в пятницу, в Зимнем дворце, в Эрмитаже, дают бал-маскарад. Он все еще мучается коликами (такова, видимо, участь невских жителей), хорошо хоть портовая таможня вернула его багаж и одежду. И вот в позаимствованной у кого-то медвежьей шубе и в чьем-то парике, как всегда полный идей и энергии, идет он зимним вечером по бодрящему морозцу в бодрящий морозцем Зимний дворец. Ждут на заснеженной мостовой раззолоченные кареты и сани с нарядными кучерами, похлопывающими себя для согрева по бокам. Музыка — на любой вкус, французская, австрийская, немецкая, итальянская, — льется из сотен расположенных по фасаду окон, наполняет воздух. А в окнах — зал за залом — начинают мерцать огоньки: зажигаются тысячи свечек. Разукрашенные перьями гусары из императорской Белой гвардии стоят в дверях, как живописные живые картины, полные скрытого смысла.

Внутри сотни лакеев в парчовых ливреях и штанах до колен принимают шубы, парижские плащи и сибирские меха. Петербургские балы блистательны всегда, но этот — блистателен вдвойне: по случаю свадьбы в город съехались полчища гостей — послы, камергеры, бояре, английские и шведские морские капитаны, голландские купцы, странствующие куртизанки и просто шлюхи, монахи, математики, академики, офицеры гвардии, провинциальная знать, патриархи и архимандриты, еще бояре, карлики, несметное количество придворных дам, от древних до совсем юных. Все, все собрались здесь. Золото, серебро, жемчуга, аметисты, государственные награды и орденские ленты. Платья с кринолинами, замысловатые прически. Глубокие вызывающие декольте. Парики, парички, шляпки, кивера. Парижские моды, сибирские меха. Мужчины переодеты женщинами, женщины — мужчинами.

Что касается нашего мудреца, он выступает (а иначе и быть не может) в своем черном костюме философа. Усмехаются, перемигиваются из-под масок придворные. Играют в каждом углу музыканты. Толпы гостей фланируют по анфиладам комнат, перетекая из зала в зал. И каждый забит бесчисленными сокровищами: ведь скифские монархи богаты и могут ни в чем себе не отказывать. Обнаженные красавицы Рембрандта, рельефы Кановы, сибирские винные кубки, римские бюсты и фрески, восточные геммы, кунсткамеры, механические куклы, астрономические чудо-часы. Танцуют, режутся в карты, курят трубки, поют баллады, жуют пирожные. Женщины играют в бильярд; мужчины засели за шахматы. От карточных столов доносится звон монет. В одном зале, задирая юбки, отплясывают французский танец. В другом тоненькие девочки из дворцовой балетной школы старательно поднимаются на пуанты. Открыта для обозрения новая галерея Эрмитажа: здесь выставлена новая коллекция сокровищ, доставленная на кораблях из Парижа и Амстердама. Даже название дворцу присвоено французское: ведь в «эрмитаже», в хижине отшельника, живет в Фернее Вольтер, еще один философ, которым неустанно восхищается Ее Величество, а в другой хижине предается размышлениям Руссо. А вот и собственная ее хижина: самое деловое, шумное и блестящее из сущих на земле пристанищ отшельника.