Читать книгу "Amore & Amaretti - Виктория Косфорд"

Я никогда не видала таких, как Джанфранко, — людей, которые до такой степени чувствовали бы себя на своем месте в этом мире. Он громко насвистывает и проглатывает окончания слов, поэтому вскоре я становлюсь просто Ви. Те ранние дни я вспоминаю, как какое-то волшебство — чудо, что мне удалось найти его, что он затянул меня на свою орбиту изменчивости, спонтанности. Ночи мы проводим в гостиницах на окраине, дни — в загородных ресторанах на берегу моря.

Я общаюсь с сестрой гораздо меньше, чем ожидала. Поздно ложусь и ночью не сплю, а следовательно, пропускаю занятия в институте, но меня это не волнует. Ведь я и так каждую секунду изучаю язык и культуру Италии.

Джанфранко приводит меня в лавочки в переулках, где после беззлобных препирательств с продавцом покупает мне прекрасное замшевое пальто с меховым капюшоном, завернутое в шуршащую бумагу, кожаную юбку, золотые украшения. Он никогда и ни за что не платит полную цену; его дерзость поражает. Держась за руки, мы выходим на дневной свет, став обладателями новых двусторонних кожаных ремней. Он любит пошутить, умен и щедр без меры; в первые дни я больше ничего не замечаю. Прохладные каменные залы его ресторана постепенно заменяют мне институтские аудитории, и в один прекрасный день я просто перестаю ходить на занятия. В обед я сижу в парадном зале ресторана и печатаю одним пальцем меню, зачарованная названиями кьянти, рекомендованных в разные дни: географико и капеццано, гриньянелло и кастелло ди волпайя, ламоле ди ламоле и вилла ла пальяйя. Потом перехожу в теплый внутренний зал и сажусь рядом с любимым, безразлично пробуя деликатесы, которые он ставит передо мной.

По вечерам я возвращаюсь, надушившись, в праздничном настроении, и снова сижу, сижу, много пью, пишу стихи о любви на бумажных салфетках, где напечатано меню, и ухожу лишь поздно ночью, повиснув на руке Джанфранко. Он очень быстро ведет свой синий «фиат» по узким змеящимся улицам. Мы едем в Фьезоле, и из открытых окон громыхает Deep Purple. Однажды, когда моя сестра сидит на заднем сиденье, я поворачиваюсь и говорю ей, что мне все равно, даже если я сейчас умру, настолько переполняет меня счастье. Она соглашается, и мы удивленно переглядываемся.

Мы обе бросили занятия в институте Микеланджело и вынуждены искать другое жилье. В бесплатном ежедельнике «Il Pulce» находим объявление и переезжаем из общежития в квартиру в незнакомом районе вдали от центра города. Наши новые соседи — Анна и Франко. Поначалу мы без ума от этой необычной парочки; они кажутся нам сверхсовременными и совсем не похожими на итальянцев. Анна высокая, носит черную косу до пояса и свободные индийские платья; Франко — коротышка с длинными волосами, собранными в хвост. Постеры на стенах квартиры рекламируют пацифистские торговые марки и альтернативный стиль жизни. Анна и Франко до сих пор живут в шестидесятых; неподалеку у них маленький магазинчик товаров для художников, где на полках пылится всякий хлам и нет ни одного покупателя. По вечерам, если мы с сестрой не садимся на автобус, идущий в сторону Санта Мария Новелла Пьяцца, и не спускаемся по лестнице в «Солт Пинатс», наш любимый джазовый подвал, мы сидим у длинного стола в комнате, пьем кьянти и едим хлеб с сыром за плотно закрытой дверью.

Это совершенно необъяснимо, но с каждым днем Анна ведет себя все более странно. Иногда не отвечает, когда мы к ней обращаемся, или отвечает холодно и оскорбительно, говорит что-то, чего мы не понимаем. Однажды я решаюсь пустить Джанфранко на ночь; она врывается в комнату и кричит, что мы все время бросаем мокрые полотенца на пол в ванной — и она больше не может этого терпеть; Джанфранко унижен и уходит. Мы с сестрой ничего не понимаем, мы в шоке, ведь нам казалось, что мы были вежливыми, дружелюбными гостями в их доме и относились к ним с уважением. Мы приходим к выводу, что Анна просто ненормальная, и начинаем искать другую квартиру.

Я спрашиваю Джанфранко на итальянском, который постепенно осваиваю, как ему удается быть таким терпеливым со мной, ведь я не понимаю ни его языка, ни его мир. Все это происходит задолго до того, как он начнет закатывать мне свои феерические скандалы, и я вижу лишь его глубокие карие глаза; они смотрят на меня с выражением абсолютной доброты, когда я спотыкаюсь, пытаясь выразить свои чувства и вести диалог. Он отвечает, что терпелив лишь со мной.

Как-то раз во время обеда я захожу в прохладный зал ресторана и вижу Джанфранко; перед ним стоит коробка с инжиром. Он не поднимает головы, и я вижу, что он делает: маленьким острым ножом, сосредоточенно нахмурив лоб, он чистит одну ягоду за другой и откладывает их в сторону. Он похож на маленького мальчика, который строгает ветку, и, когда он подносит мне тарелку очищенного инжира, мое сердце сжимается от любви.

Il pasto non vale un’acca se alla fine non s’ ha la vacca.

Обед не обед, если в конце не подают хороший сыр.

Мое понимание итальянской кухни начинает складываться в родной деревне Джанфранко в Умбрии. В воскресенье вечером, почти каждую неделю, поставив все восемь скамеек поверх столиков и вымыв полы в его ресторане, мы отправляемся в полночное путешествие. Понедельник — наш выходной. Мы минуем призрачные зеркальные воды озера Тразимено; в двух часах езды от Флоренции холмы Тосканы сменяются холмами Умбрии и раскинувшимися среди них средневековыми городами. Джанфранко огибает повороты на огромной скорости; он выпил кьянти и не думает пристегиваться, лишь распевает во весь голос песни Баттиато[1]. Я сижу рядом по-турецки; мои усталые глаза выхватывают вспышки света из набегающей темноты. Его деревня в моих воспоминаниях всегда возникает из тумана, а ее немногочисленные улицы закручиваются спиралями; мимо проносятся низкие двери и вывески баров, а на колоде у входа в мясную лавку лежит зажженная сигарета. Но больше всего времени я провожу на бензоколонке и в соседнем баре; обоими заведениями владеет сестра Джанфранко.

Мы въезжаем в густую тишину спящей деревни; вдали мерцают теплые, туманные огни бара «Дуэ Распи» — «Две виноградные грозди». Сестра Джанфранко одна воспитывает двоих детей и живет в доме, смежном с баром. Ей помогает мамма. На кухне на тарелках, накрытых тряпочками, нам оставили угощение: кругляш зрелого пекорино, ломоть прошутто, сваренные вкрутую яйца и острую салями, молодую фасоль с округлыми бочками и башенку из ломтей сырного хлеба. Джанфранко разливает по стаканам терпкое красное вино, режет сыр и протягивает мне салями на кончике карманного ножа. В абсолютной тишине глухой деревни я чувствую себя розовощекой крестьянкой из другого века, поддающейся ухаживаниям мужчины, которого совсем не знаю, но люблю. Этот мужчина предлагает мне великий дар — прекрасный опыт. Я словно существую только для него, и наш тихий разговор и простота обстановки дарят мне столько счастья, сколько я и не мечтала.

А ведь есть еще обеды. По воскресеньям мы часто работаем только в вечернюю смену, а днем едем обедать с друзьями. Я никогда не придавала обеду особого значения, пока не узнала, что такое воскресный обед на тосканских виноградниках. Это праздник еды и вина с друзьями и родными, нечто большее, чем просто прием пищи, а скорее праздник для всех пяти чувств. Многое зависит от обстановки, чарующей красоты окрестностей, где все дышит историей: плодородная земля, тысячелетиями рождавшая урожай, ветхие каменные стены и дороги, вьющиеся по холмам, и виноградники, рядами тянущиеся до самого горизонта. Нет ничего прекраснее, чем часами сидеть в золотых лучах послеполуденного солнца за длинным деревянным столом, где кроме тебя еще двенадцать, шестнадцать, а то и двадцать человек. Или зимой греть руки, ноги и сердце огнем, едой, вином.