Читать книгу "Мир в хорошие руки - Татьяна Русуберг"

– Он сам напросился, – я не собирался посвящать Гену в подробности школьного эпизода. Тем более что девчонка, которую зажали под лестницей Факофф и Ко, даже не моя одноклассница.

– Это ты напрашиваешься!!!

Кулак с расплывшейся наколкой ударил в стол, тарелки подпрыгнули, мать вздрогнула, но глаза ее остались устремленными в маленький телевизор на холодильнике. Передавали прогноз погоды.

Дальше все пошло по заведенному сценарию. Отчим распинался на тему, как много он претерпел за свою доброту, приютив одинокую бабу с двумя неблагодарными щенками, один из которых кончит в тюряге, а второй – в приюте, потому как первый доведет благодетеля до инфаркта. Гене всегда надо было завести себя, прежде чем взяться за ремень. Голос его поднимался до визга, перекрывая сообщение диктора о порывах западного ветра до пятнадцати метров в секунду. Я следил за отмашками мерцающего огонька сигареты и узорами, которые рисовал на клеенке осыпающийся пепел. Сашка притворялся, что ест. Катюха – что случайно нацепила майку на два размера меньше в груди. Мать – что ее интересует моющее средство, удаляющее даже самые въевшиеся пятна.

Я притворялся больше всех. Но на этот раз недостаточно хорошо.

– Ты слышишь меня, выбл…док подзаборный! Смотри сюда, когда с тобой разговаривают…

Тяжелая рука легко достала меня через стол, предназначенный для малометражных городских кухонь. Окурок еще тлел и горячо укусил меня за щеку. Черно-белая женщина с улыбкой смотрела на все сверху вниз и утверждала, что я никогда не забуду отдых на пляжах Анталии. Я не услышал грохота упавшего стула – так ревела кровь в ушах, прокачивая литры ненависти через слишком узкие для нее вены.

Я смотрел в покрывшееся красными пятнами лицо с жирными слизнями губ, обмусоливавшими каждое бранное слово, в глаза, вместо души отражавшие выгребную яму. Туда я и плеснул из стоявшего перед отчимом стакана.

Пепси жутко жжет роговицу, особенно когда оно смешано с водкой. Гена взревел, как раненый медведь, и схватился за морду. Споткнувшись о стул, я вылетел в коридор. Сзади радостно завизжала Катюха, что-то стеклянное разбилось о пол, тяжелое тело ломанулось через кухню, как ледоход через арктические льды. Искать куртку в темном коридоре было некогда. Я порадовался, что не разулся: чувствовал, что ли, как все обернется? Дрожащие пальцы едва справились с замками в двойных дверях. Я поскакал вниз по лестнице, рискуя сломать ноги в неосвещенных пролетах. Вослед мне несся почти нечленораздельный рык, призывавший немедленно вернуться обратно, а не то!.. Неужели Гена действительно был такого низкого мнения о моих умственных способностях?!

Когда я немного пришел в себя, то обнаружил, что сижу на автобусной остановке. Не то чтобы я собирался куда-то ехать. Просто пластиковая будка-ракушка худо-бедно защищала от поднявшегося ветра (западного, до пятнадцати метров в секунду). К тому же остановка оправдывала мое позднее нахождение на улице в глазах возможных маньяков и педофилов: занят парень делом, ждет автобуса. Значит, где-то и его ждут. Хотя, насколько я мог разглядеть со своего поста, поблизости никого не было, кроме толкущихся у круглосуточного магазина унылых алкоголиков.

Я дрожал, с тоской вспоминая оставленную в квартире куртку, но капюшон не натягивал – может, моя морда отпугнет, если кто еще забежит в ракушку погреться. С пластиковой стенки настойчиво обещала незабываемый отдых женщина из Анталии. Загорелая кожа у нее шла складками, будто она мерзла в одном бикини. Какой-то умник откровенно выразил свое мнение о ее обещании, украсив полосатые трусики тремя жирными черными буквами. Я был с ним вполне согласен. Переполненная мусорка, грязный с выбоинами асфальт и издыхающий фонарь, вообразивший себя маяком, меньше всего напоминали Анталию.

Мучило беспокойство за Сашку и мать. Как там отчим переживет унижение? Обычно Гена их не трогал и срывал плохое настроение на мне. Но сегодня все было не совсем так, как обычно. Или совсем не так? Если бы Вовка не переехал, я мог бы сейчас завалиться к нему, и меня бы пустили без объяснений. Но теперь он жил с матерью в Купчино, бабушка его умерла, номер Вовкиного телефона был записан в какой-то из моих школьных тетрадей. Адресом я так никогда и не разжился. Оставалась еще, правда, бабушкина дача в Толмачево, которую мы втайне от предков посещали вне сезона. Но до Толмачева еще требовалось доехать, а в карманах – одни дыры. К тому же не хотелось прибавлять к списку моих преступлений против человечества еще и взлом, да и старого друга подставлять. Но переночевать где-то надо, и поесть я не успел…

От мрачных размышлений меня отвлекла одинокая фигура, возникшая из сгустившихся за кругом света теней. Облаченный в длинный, парусивший на ветру плащ человек именно возник – словно соткался из темноты в паузе между вспышками шипевшей над нами неоновой лампы. Только что вокруг никого не было – и вот он уже торчит на краю тротуара, будто всю жизнь только и делал, что ждал тут автобуса.

Я насторожился и стал исподтишка рассматривать стоявшего вполоборота незнакомца, раздумывая, не дать ли деру. Свободный плащ, вроде дождевого, укрывал его с головы до пят. Шляпа с мягкими полями, которую непонятно почему не сдувал разошедшийся ветер, была нахлобучена на уши. А погода расшалилась: сухие листья и беспризорные бумажки стайками носились по асфальту, закручивались вихрями, отрывались от залитой мазутом земли и уносились в ночное небо, словно огромные бабочки. Это зрелище завораживало, прямо как в «Американской красавице». Поздний пассажир глазел себе на мусорную возню и попыток завязать контакт не делал. Это усыпило мою бдительность.

Лампочка в фонаре на мгновение погасла, а когда снова зажглась, незнакомец стоял рядом со мной – так близко, что плащ почти касался моих колен. Я дернулся и поднял глаза. Фу ты, ну ты! Это был не незнакомец, а незнакомка, только высокая, как баскетболистка! Из-под шляпы струились длинные каштановые локоны, отличавшиеся каким-то особенным блеском, какой бывает только в рекламе шампуней и краски для волос. Хотя на лицо падала тень, я рассмотрел, что оно длинное и породистое, как у мачехи из пиндосовского фильма про Золушку. Губы, накрашенные алой помадой, улыбались, и ей это шло. Глаза были большие, но слишком круглые, чтобы назвать их красивыми. Огонек, плясавший в их темной глубине, припечатал меня к месту крепче клея «Момент».

Этот огонек я часто видел в зеркале, к холодной поверхности которого прижимался горячим лбом, давая себе невыполнимые клятвы. Из-за этого огонька я заработал прозвище Псих, которым я, в общем-то, даже гордился – в том числе потому, что оно не имело ничего общего с моим настоящим именем, доставлявшим одни огорчения.

– Лиан, – произнесли алые губы. В их исполнении дурацкое имя звучало так, что никому бы и в голову не пришло, что оно рифмуется с предводителем обезьян.

Фонарь снова мигнул, и когда сиреневый свет вернулся, незнакомка сидела на грязной лавочке рядом со мной.

– Вы меня знаете? – Инстинкт самосохранения все-таки сработал, и я отодвинулся на край скамейки.

– Ты меня боишься? – В круглых глазах что-то поднялось и опало, как крылья хищной птицы. Алый рот улыбался – теперь насмешливо.