Читать книгу "Знак обнаженного меча - Джослин Брук"

Отложив газету, он бесцельно обвел взглядом комнату, в очередной раз отметив до боли знакомые предметы, находящиеся строго на привычных местах: эстампы Анжелики Кауфман, бенаресскую медь, фотографию отца в парадной форме… С проблеском интереса заметил он одно небольшое изменение, произошедшее со вчерашнего вечера: в кованом медном горшке вместо виргинских астр стояла высокая, раскидистая ветка бересклета. Ягоды сияли в мягком свете необычайно ярко, будто подсвеченные изнутри. Увидев устремленный на них взгляд сына, миссис Лэнгриш сделала неопределенный поясняющий жест и коротко улыбнулась.

— Это Джон Квестед принес, — сказала она.

Чуть погодя мать с сыном молча сели за ужин. Ветер с нарастающей яростью бушевал вокруг дома, и дождь злобно плевался в окна. Еще до конца ужина Рейнард понял, что не в силах оставаться на месте; он сознавал, что отправляться на привычную вечернюю прогулку в такую погоду — чистое безумие, и все же чувствовал решимость сбежать как можно скорее из слишком уютной комнаты, от стесняющего присутствия матери. Однако миссис Лэнгриш ела медленно, и обыкновенная вежливость требовала дождаться, пока она закончит. Лишь после того, как она проглотила последний кусок, он начал нетерпеливо убирать со стола; когда же она добралась до кухни, он уже перемыл половину посуды. Быстро покончив с этим, он знаком предложил матери вернуться в гостиную. Войдя туда вслед за ней, он по привычке двинулся к фортепьяно и, усевшись за него, сразу же начал играть сонату Моцарта, механически и почти без выражения.

Его мать, заключенная в тюрьму глухоты, могла, однако, опытным глазом следить за движениями его пальцев. Сама бывшая некогда прекрасной пианисткой, она порой даже критиковала его исполнение, замечая, что такой-то пассаж следовало сыграть более легато или что он взял неправильный темп. Этим вечером, впрочем, она не прервала его игру ни единым словом. Вскоре музыка ему прискучила, и он вернулся в свое кресло у камина.

Расслабившись физически, он опять с беспокойством ощутил, как им завладевает чувство «нереальности», уже испытанное по дороге к дому: индийская чаша, фотография отца, бересклет, казалось, подрагивали, будто тающий мираж; словно бы личность Рейнарда — или же чувственные образы, придающие ей форму и плотность — переживала некий процесс дробления; словно бы отдельные части его самого оказались разбросаны по периметру постепенно растущего круга… Ему также казалось (как это случалось в последнее время уже не раз), что, если он не совершит неимоверное усилие и не вберет обратно в себя эти disjecta membra[3], то обнаружит — слишком поздно, — что процесс уже вышел из — под его контроля… И не впервые он задавался вопросом, а оправданы ли, в конце концов, его усилия: имеет ли, в итоге, эта драгоценная «индивидуальность», за которую он, как оказалось, цепляется столь упорно, такую уж редкостную ценность?

Он привычно обнаружил, что неотрывно смотрит на первый же попавшийся его ленивому и неизбирательному взгляду предмет. На сей раз это оказалось выцветшее изображение отца в дешевом паспарту. Он вяло отметил висячие усы эпохи Эдуарда, выступающий подбородок, кисть, сжимающую рукоять шпаги…

Вдруг, так громко, что он вскочил на ноги, на весь дом прогремел звонок входной двери. Неслыханный в этот час и в такой вечер звук дошел даже до сознания миссис Лэнгриш — или так показалось Рейнарду, хотя ее внимание, возможно, было привлечено его собственным испуганным движением; так или иначе, ее безмятежное лицо впервые за вечер заметно оживилось. Мать и сын мгновение смотрели друг на друга, встретившись взглядами во внезапной общности опасения. Рейнард несколько секунд стоял недвижно под фотографией отца; его охватило необъяснимое искушение не отвечать на призыв, притворившись перед матерью, что его вспугнул некий примерещившийся шум. И в тот же миг, острее, чем когда-либо, его поразило чувство грядущего колоссального разрушения: словно бы у него в мозгу зарождалось сейсмическое возмущение, некий природный катаклизм, которому он не в силах был сопротивляться.

Нетвердо, будто сама земля колебалась у него под ногами, он двинулся в коридор, включив по дороге свет. Когда он проходил через прихожую, снова раздался звонок, и к его раскатам прибавился громовой стук. С опаской, словно его действие было исполнено какого-то огромного, чреватого мировым потрясением смысла, он откинул щеколду входной двери…

И тут же отшатнулся, с трудом удержавшись от падения. В тот миг, когда он откинул щеколду, особо яростный порыв ветра обрушился на дом, и под его ударом дверь распахнулась с неудержимой силой. Натиск ворвавшегося воздуха был таким мощным, что ваза с далиями рухнула со столика в прихожей и циновка приподнялась над полом, словно в нее вселился некий демонический дух.

Свет пролился в открытый дверной проем и зажег внезапным блеском косые острые иглы дождя. На фоне этого сверкающего металлического занавеса высилась фигура молодого мужчины — в обрамлении узкого проема он казался огромным, непомерным: видение, вызванное из ночной пустыни. Его подпоясанный светлый макинтош влажно поблескивал, бусины дождя сияли в белокурых волосах, подобно бриллиантам, щеки светились ярким блеском омытых дождем осенних ягод.

Несколько секунд мужчины стояли, безмолвно глядя друг на друга. Затем, внезапно овладев собой, Рейнард отступил назад.

— Заходите, не стойте под дождем, — пригласил он.

Незнакомец в конечном счете оказался не демоническим видением, а вполне обычным молодым человеком. И все же первое впечатление отчего-то не покидало Рейнарда, и он ощущал странную экзальтацию, смешанную со смутным безотчетным страхом. Этот человек, подумалось ему, наделен властью; какой именно, он угадать не мог, но все же был уверен в точности своего впечатления.

Мужчина шагнул вперед.

— Э-э, простите меня ради Бога, — произнес он с запинкой, дружелюбно улыбнувшись. — По-моему, я заблудился.

Рейнард снова встретился с ним взглядом: эти глаза отличались необычайной глубиной и блеском и, казалось, отражали всю пустынную темноту и влажность ночи.

— У меня тут машина на улице, — сказал посетитель. — Я ехал из Глэмбера, завернул в Стеллинг Миннис повидаться с одним парнем и, похоже, проскочил свою дорогу. Знаете старый «Пес» в Клэмберкрауне? Я, наверное, на том перекрестке не туда свернул… Мне, собственно, надо в Ларчестер — я там должен быть в половине восьмого.

— Времени у вас полно, — уверил его Рейнард слегка нетвердым голосом. — Заходите.

— Понимаете, мне ужасно неудобно к вам врываться… Но здесь, похоже, свет только у вас и горит — в этом местечке, как видно, рано ложатся. Как оно, кстати, называется?

— Прайорсхолт. Отсюда до Ларчестера всего мили три — дорогу я вам могу показать. А там добраться уже легко. Зайдите на пару минут, погрейтесь.

— Правда, мне в самом деле неудобно…

— Заходите же, — настойчивость Рейнарда удивила его самого. Ему вдруг показалось важным познакомиться с пришельцем. — Давайте я вам помогу снять плащ, — добавил он гостеприимно.