Читать книгу "Джанки - Уильям Сьюард Берроуз"

В средней школе я ничем особо не выделялся ни в спорте, ни в учебе, и был типичным середнячком. Математика, как и остальные точные науки, была для меня темным лесом. Никогда не любил спортивные командные состязания, по возможности стараясь от них увильнуть. Короче, слыл хроническим симулянтом. Зато обожал рыбачить, постреливать всякую живность и подолгу шататься. Для американского мальчика того времени, я читал гораздо больше обычного: Оскара Уайльда, Анатоля Франса, Бодлера, даже Андре Жида. На почве романтики я сдружился с одним парнем, и по выходным мы исследовали старые каменоломни, катались по округе на велосипедах и рыбачили везде, где только клевало.

В то время, меня просто потрясла автобиография одного вора-взломщика под названием «Всегда неправ», где автор вполне обоснованно утверждал, что провел большую часть своей жизни за решеткой. Для меня, в сравнении со скукотищей «среднезападного болота», напрочь исключавшего всякую связь с внешним миром, это звучало захватывающе интересно. В своём приятеле я видел союзника, сообщника в преступлениях. Наткнувшись на заброшенную фабрику, мы перебили там все стекла и стянули резец. Нас поймали, и наши предки были вынуждены возместить причиненный ущерб. После этого мой дружок меня «законсервировал», поскольку общение со мной стало угрожать его положению в «определенных кругах». Я вскоре понял, что с этими «определенными кругами», как и со всеми остальными людьми, невозможен какой бы то ни было компромисс и обрел себя в полной мере в совершенном одиночестве.

Окружение опустело, противник затаился и я предался приключениям в одиночку. Мои мелкоуголовные деяния были жестами абсолютно невыгодными и, по большей части, безнаказанными. Я мог забраться в пустой дом, слоняться там по комнатам и смотаться, так ничего и не взяв. Бабки мне были, по сути дела, не нужны. Иногда я колесил по округе с винтовкой 22 калибра, подстреливая цыплят. Я водил машину с полным пренебрежением к правилам дорожного движения, пока не вляпался в аварию (из которой выпутался чудом и сравнительно легко отделался), сильно перепугался и стал обыденно осторожным.

Я поступил в один из трех ведущих университетов, где специализировался по английской литературе, не проявляя ни малейшего интереса к какому-либо другому предмету. Я ненавидел университет, ненавидел город, где он находился. Все, что соприкасалось с этим местом, разило падалью. Университет, бывший убогой подделкой под английский, заполонили выпускники закрытых средних учебных заведений, столь же убого-поддельных под английские частные школы. Я оказался в полной изоляции, так как никого здесь не знал, а замкнутая корпорация вышеупомянутых типов питала отвращение к чужакам.

Совершенно случайно повстречал нескольких денежных педрил из международной голубой системы, путешествовавших по всему миру, снимавших себе подобных во всех голубых притонах от Нью-Йорка до Каира. Я, выражаясь языком социологов, усвоил их образ жизни, лексику и знаковую систему. Но, поскольку в большинстве своём они были полными ничтожествами, я резко охладел к этой компании после первоначальных восторгов.

Когда я без всяких отличий закончил учебу, то получал по отцовской доверенности сто пятьдесят долларов в месяц. На дворе – депрессия, работы не было, даже если я слишком хотел чем-нибудь заняться, думать об этом не приходилось. Я мотанул в Европу, проболтавшись там около года. Европа находилась в последней стадии послевоенного догнивания. За баксы можно было купить большую часть населения Австрии, самцов или самок, без разницы. Это было в 1936 году, незадолго до прихода нацистов, которые вскоре прикрыли либидные пляски заокеанских туристов.

Вернулся в Штаты. Благодаря деньгам, доставшимся мне из трастового фонда, я мог преспокойно жить, не работая и не преступая закон. Я и в мыслях не возвращался к тому образу жизни, который вёл в родной дыре на Среднем Западе. Бесцельно болтаясь, посещал курсы лекций для дипломников по психологии и брал уроки джиу-джитсу. Решив пройти курс психоанализа, около трех лет продолжал изыскания в данной сфере, устранив для себя внутренние запреты и общую озабоченность, чтобы жить как мне хочется. Успехам в психоанализе я был в самой малой степени обязан своему аналитику, невзлюбившему мою, как он выражался, «ориентацию». В конце концов, презрев аналитическую объективность восприятия, этот чувак выставил меня за дверь как «отъявленного мошенника». Впрочем, я был больше чем он удовлетворен достигнутыми результатами.

После того, как по причине физической непригодности меня не приняли на курсы офицерской подготовки (я обратился наудачу в пять мест и везде получил отказ), меня призвали в Армию, признав, судя по всему, годным к бессрочной службе без права на повышение. Осознав, что солдатская лямка в скором времени станет удавкой, я незамедлительно отмазался, вытащив на свет божий древнее заключение родной психушки.

Как-то раз, протащившись от приколов Ван Гога, я отрезал себе кончик мизинца, надеясь произвести впечатление на занимавшую меня в то время, особу. Врачебная «психбратия» никогда не слышала о Ван Гоге и констатировала шизофрению, к тому же в параноидальной форме, что объясняло не вписавшийся в их диагностику фактик: я прекрасно понимал, где и с кем находился, и знал, кто был президентом Соединенных Штатов. Когда армейские шишки увидали этот диагноз, меня немедленно демобилизовали с категоричной пометкой в белом билете: «Сей муж более не подлежит призыву или перекомиссовке».

Развязавшись с военной бодягой, я переменил множество занятий. К тому времени можно было уже найти любую работу, какая только в голову взбредет. Работал частным детективом, дезинсектором, барменом. Трудился на заводах и в конторах, параллельно ошиваясь в околоуголовной среде. Но чем бы я ни занимался, каждый месяц имел свой минимум в сто пятидесят долларов как штык. В принципе, мне не нужно было делать деньги, поэтому рисковать своей свободой ради совершения поступков, расцениваемых как преступления, казалось романтическим сумасбродством. Как раз в то время, и при таких условиях, я повстречался с морфой и стал наркоманом. Сразу же возник приевшийся мотив – настоящая потребность в деньгах, доселе мною не испытываемая.

Один из самых распостраненных вопросов: «Почему человек становится наркоманом?» Ответ предельно прост – обычно он не рассчитывает, что станет им. Невозможно однажды встать утром с постели и сразу решить стать наркоманом. Чтобы хоть как-нибудь сесть с полного чистяка, надо ширяться по крайней мере три месяца, дважды в день. И никогда по настоящему не узнаешь, что такое морфяная ломка, пока не пройдешь через несколько подсадок. Я пер до первого привыкания аж полгода, да и тогда отходняк был довольно слабым. Думаю не будет преувеличением сказать – требуется около года и несколько сот иньекций, чтобы тот или иной субъект состоялся как наркоман.

Можно конечно спросить: «А почему вы вообще пробовали наркотики? Почему вы продолжали употреблять их достаточно долго для того, чтобы стать наркоманом?» К наркотикам привыкаешь, потому что в других сферах деятельности нет особо сильных желаний, привязок, стимулов, нет мотивации. Джанк заполняет собой пустоты. Попробовал я его, главным образом, из любопытства. И поплыл по течению, ширяясь, когда только мог затариться. А закончил подсевшим. У большинства говоривших со мной наркоманов всё протекало по схожему сценарию. Они не могут вспомнить какой-либо конкретной причины, по которой они стали употреблять наркотики. Это происходило само собой… Они просто торчали, пока не подсели. Если ты никогда не ширялся, то не сможешь чётко осознать, что значит нехватка джанка при особой потребности наркомана в нём. Не ты решаешь стать ли тебе наркоманом. Однажды просыпаешься, и на тебе – ломка, готово, парень, приехали.