Читать книгу "Все вечеринки завтрашнего дня - Уильям Гибсон"

– Долбаный синдром, — отвечает Лэйни и снова кашляет, а Ямадзаки чувствует ровное, на низких частотах содрогание включившейся магнитной подвески, где-то в самом нутре станции, не механическую вибрацию, а мощные толчки отработанного воздуха, рвущегося через клапаны. — В конце концов, он меня доконал. Этот долбаный 5-SB. Сталкер-эффект.

До Ямадзаки доносится топот ног, пробегающих где-то рядом, рукой подать, прямо за картонной стеной.

– Так вы из-за этого кашляете? — Ямадзаки моргает, от чего его новые контактные линзы начинают неприятно елозить.

– Нет, — отвечает Лэйни и кашляет, прикрывая рот худой рукой. — Какой-то долбаный вирус. Здесь он у всех поголовно.

– Я переживал, когда вы исчезли. Вас стали искать, но когда пропала она…

– Дерьмо угодило прямиком в вентилятор.

– Дерьмо?

Лэйни тянется и снимает громоздкий старомодный шлем виртуальной реальности. Ямадзаки не удается разобрать, каким образом в него подается информация, в неровном свете дисплея становятся видны запавшие глаза Лэйни.

– Все скоро изменится, Ямадзаки. Мы подбираемся к материнской плате всех узловых точек. Теперь-то я это вижу. Все скоро изменится.

– Не понимаю.

– Знаешь, в чем фишка? Ничего не изменилось, когда все думали, что изменится. Миллениум был всего-навсего христианским праздником. Я изучаю историю, Ямадзаки. Я вижу ее узловые точки. Последний раз у нас такое было в тысяча девятьсот одиннадцатом.

– А что случилось в тысяча девятьсот одиннадцатом?

– Все изменилось.

– Как?

– Раз — и все. Так уж эта штука действует. Теперь-то я понимаю.

– Лэйни, — произносит Ямадзаки, — когда вы мне рассказывали о сталкер-эффекте, вы упомянули, что жертвы, то есть тестируемые, становятся одержимы одной отдельной личностью из мира медиа.

– Да.

– А вы одержимы ею?

Лэйни смотрит на него в упор, глаза вспыхивают от прихлынувшего потока данных.

– Нет. Она ни при чем. Некто по имени Харвуд. Коди Харвуд. Впрочем, они еще встретятся. В Сан-Франциско. И еще один человек. Оставляет что-то вроде негативного следа; делая любой вывод, исходи из посылки, что его как бы нет.

– Почему вы вызвали меня сюда, Лэйни? Это жуткая дыра. Хотите, я помогу вам выбраться? — Ямадзаки вспоминает о швейцарском армейском ноже, лежащем в кармане. Одно из лезвий зазубрено; с его помощью он мог бы легко сделать прорезь в этой стене. Но энергетика места сильна, очень сильна, она подавляет его. Он чувствует себя бесконечно далеко от Синдзюку, от Токио, от всего. Он слышит запах пота Лэйни. — Вам нездоровится.

– Райделл, — говорит Лэйни, натягивая шлем, — тот рентакоп из Шато. Тот самый, ты его знаешь. Собственно, он и навел меня на тебя тогда, в старом добром Эл-Эй.

– И что?

– Мне нужен надежный парень на месте, в Сан-Франциско. Я сумел перевести туда кое-какие деньжата. Не думаю, что их перехватят. Я запутал к чертям весь банковский сектор "Дейтамерики". Найди Райделла и скажи, что это его гонорар.

– За какую работу?

Лэйни трясет головой. Кабели шлема сплетаются в темноте, как змеи.

– Он должен быть там, вот и все. Что-то наступает. Все меняется.

– Лэйни, вам плохо. Давайте, я отвезу вас…

– Обратно на остров? Там же ничего нет. И никогда не будет, раз теперь ее нет.

И Ямадзаки знает, что это правда.

– Где Рез? — спрашивает Лэйни.

– Отправился в поездку по Штатам Комбината, когда решил, что она ушла.

Лэйни задумчиво кивает, шлем подпрыгивает во тьме, как кузнечик.

– Найди Райделла, Ямадзаки. Я скажу тебе, где он сможет взять деньги.

– Зачем это все?

– А затем, что он часть целого. Часть узла.

* * *

Спустя время Ямадзаки стоит, пристально глядя на башни Синдзюку, на стены бегущего света, летящие в небо в бесконечном ритуале коммерции и сластолюбия.

Огромные лица заполняют экраны, знаки красоты, одновременно ужасной и банальной.

Где-то внизу, под его ногами, Лэйни ежится и заходится кашлем в своем картонном убежище, вся "Дейтамерика" непрерывно течет в его глаза. Лэйни — его друг, и другу сейчас плохо. Американские гении данных — результат опытных испытаний, проведенных в одном из федеральных сиротских приютов во Флориде, с субстанцией, известной под кодом "5-SB". Ямадзаки видел, что Лэйни может творить с данными и что данные могут творить с Лэйни.

И у него нет никакого желания увидеть это снова.

Скользя взглядом вниз по светящимся стенам, по медиа-лицам, он чувствует, как его контактные линзы двигаются, меняются, регулируя глубину фокуса. К этому он до сих пор не привык.

Неподалеку от станции, в переулке, светлом как днем, он находит киоск, торгующий анонимными дебитными картами. Покупает одну. В другом киоске опускает ее и покупает одноразовый телефон с зарядом ровно на тридцать минут, Токио — Эл-Эй.

Он задает ноутбуку вопрос о номере Райделла.

2. "СЧАСТЛИВЫЙ ДРАКОН"

– Героин, — заявил Дариус Уокер, коллега Райделла по охране супермаркета "Счастливый дракон", — это опиум для народа.

Дариус только что закончил подметать. Он осторожно поднял большой бак для мусора и направился к встроенному контейнеру, наподобие медицинского для острых предметов, на котором стоял знак "Опасно для жизни". Туда они и выбрасывали иглы, когда находили их.

В среднем находили пять-шесть в неделю.

Райделл фактически ни разу не поймал в супермаркете с поличным ни одного наркомана, хотя в принципе он считал, что они способны и не на такое. Казалось, люди просто бросают использованные иглы на пол, обычно где-нибудь в глубине торгового зала, рядом с кормом для кошек.

Регулярно подметая в "Счастливом драконе", можно было обнаружить и другие предметы: таблетки, иностранные монеты, больничные браслеты для опознания личности, смятые бумажные купюры государств, где такие были в ходу. Не то чтобы было желание рыться в этом мусорном баке. Когда приходила очередь Райделла подметать, он надевал те же перчатки из кевлара, что были сейчас на Дариусе, а под них — проверенный латекс.

Он полагал, что Дариус все же был прав в своем суждении, и это заставляло задуматься: сколько развелось кругом новой дряни, а народ и не думал забывать о старой. Запрети, скажем, сигареты — и люди придумают, что можно курить вместо них! "Счастливому дракону" не разрешалось продавать бумагу для самокруток, но шла бойкая торговля мексиканскими папильотками, которые пускались в дело ничуть не хуже. Самая популярная марка называлась "Больше волос", и Райделл порой гадал, была ли использована хотя бы одна папильотка для завивки шевелюры. И как вообще можно завить волосы на прямоугольнички папиросной бумаги?