Читать книгу "Улица отчаяния - Иэн Бэнкс"

Даже в тот, первый момент облако сильно походило на гриб, когда же оно вместе с остатками дыма отплыло к соседней долине и встало над поселком, очевидные сравнения прямо напрашивались… но оно было красивое и не причиняло никому никакого вреда; изящное и могучее, оно было естественным элементом здешней сельской жизни, частью вечного круговращения времен года.

В других обстоятельствах я точно захотел бы как-нибудь использовать это событие, из него точно можно было бы высосать идею для новой песни… но я этого не сделал, скорее всего потому, что мы тогда только что закончили очередной альбом, меня натурально тошнило от всех песен, а от своих и тем более, к тому же эта вылазка на природу предполагалась как отдых ото всей и всяческой работы. Только ведь подсознание на кривой не объедешь, особенно если оно унюхало возможность заколотить на чем-то там случившемся бабки; хочешь ты того или не хочешь, оно приспособит твои воспоминания к делу, в чем я — значительно позже — и убедился.

Я точно уверен, что именно в этом памятном зрелище и коренится одна из идей нашего мирового турне 1980 года. Мы назвали эту примочку «Великая противоточная дымовая завеса». Оборудование встало нам ой как дорого, на отладку ушла бездна времени, ребята дружно считали, что овчинка не стоит выделки, и сто раз послали бы всю эту затею к чертовой матери, если бы не мое упрямство. Большой Сэм (наш менеджер, поразительно — для менеджера — похожий на человека) не видел и не хотел видеть ничего, кроме столбиков цифр, какие уж там столбы дыма, это для него вообще был полный абзац, он просто не понимал меня, хоть ты тресни, но и поделать не мог ничего, только что орал, а я имею счастливую способность слушать тихо и спокойно, вне зависимости от децибелов на входе. Жаль только, не всегда я эту способность применяю по делу.

История моей жизни или, во всяком случае, одна из сюжетных линий. Либо я знаю, что нужно что-то там сделать, но вот руки все как-то не доходят, либо я бьюсь изо всех сил над чем-нибудь таким, о чем в конечном итоге сильно пожалею. «Великая противоточная дымовая завеса» принадлежала ко второй разновидности. В конце концов мы наладили эту чертову штуку, и жаль, что наладили. Жаль, я не слушал, что мне говорят, и я буду до конца своих дней проклинать себя за то, что в тот раз с таким упорством навязывал другим свое мнение. Я не знал, что из этого получится, не мог и предположить, каким окажется конечный, жуткий результат моего ослиного — и весьма недешевого — упрямства, никто никогда не говорил мне, что они считают меня виноватым, но… А дело тут, собственно, в том, что это облако, которое сотворили мы с Инес, все же было использовано, на нем были сделаны деньги. Эксплуатация, у нее тоже есть инстинкт самосохранения.

Вот это, к слову, Большой Сэм непременно бы понял.

В общем, такая вот история, такой вот день в деревне. Если бы нечто подобное произошло со мной теперь, такая ассоциация, случайное порождение образа тотальной угрозы, надолго выбила бы меня из колеи, повергла в состояние полной прострации, в тоскливые размышления, что, куда я ни сунься, вне зависимости от всех моих действий и наилучших, лежащих за ними намерений, символы хаоса и разрушения неотступно следуют за мной, стали неотделимыми от меня, как тело.

Но то теперь, а то тогда. Тогда я был другим. Тогда все было другое. Я был счастлив.

Господи ты мой боже, каким же все казалось простым — жизнь, гитара, песни.

Зачем кусаешь мои плечи?

Зачем дерешь ногтями спину?

Зачем в постель, как на войну?

«Лайза, ты меня не любишь», —

Проскулил я как-то утром.

«Ну и ну, — она сказала, —

Тебе что, три раза — мало?»

Вчера этот ветер вздувал мое пламя,

А сегодня гоняет золу.

Вчера этот ветер вздувал мое пламя,

А сегодня гоняет золу.

Вчера этот ветер, он вздувал мое пламя,

А сегодня гоняет золу.

Дрова прогорели, все угли истлели,

И ветер гоняет золу.

Это три образца из тех, что получше. Куски, которыми я почти горжусь. Можно бы продолжить этот… но нет, скромно воздержимся. Как-никак у меня еще осталось нечто вроде гордости.

Да и вообще, теперь меня занимает другая, новая, песня. Нечто, над чем можно работать, после такого-то перерыва. Мне нужно подыскать несколько новых слов, но ритм и мелодия — они уже здесь, каркас, основа.

Новая песня. Какой это знак, хороший или плохой? Знал бы я. Не думай о последствиях, а берись за дело и делай. Старайся не думать о последних двадцати четырех часах, не думать о прошлой неделе, слишком уж они были насыщенные, мучительные, а вдобавок и смехотворные, сосредоточь все свое внимание на песне, разыгрывай свои козыри, какие уж они там есть.

Я думал, что это конец… ну и зря.

Да-а, денек был еще тот. От почти верной смерти к самому натуральному финансовому самоубийству, не говоря уж о такой мелочи, как совершенно бредовый и наверняка провальный замысел, последняя отчаянная попытка сообразить, а какого же черта мне, собственно, надо, что же это такое хочу я получить? Счастье? Скорее уж — отпущение грехов.

Мне бы хотелось вложить в одну песню все сразу, спеть последнюю песню птиц, и собак, и русалок, дубоголовых приятелей и дурных новостей издалека (и тех, которые подтверждение, и тех, которые урок, и тех, что возмездие), песню магазинных тележек и гидросамолетов, электростанций и листопада, роковых контактов и концертов, вентиляторов работающих и вентиляторов рушащихся… только я прекрасно знаю, что мне слабо. Держись-ка ты одной песни, куплетов и припева, напой мотивчик, отстучи ритм, подбери слова… и назови ее «Улица отчаяния».

Так вот она и называется. Я знаю концовку песни, но не знаю, чем все это кончится. Я знаю (как мне кажется), что значит эта песня, но напрочь не знаю, что все это значит. Может, и ничего. Может, ни то ни другое и не должно ничего значить, есть ведь такая возможность. Ничто — оно всегда есть.

Три двадцать ночи по новым (вчера купленным) часам. Глаза саднит, словно песку в них насыпали. Город спит себе, похрапывает. Заварить, что ли, кофе? В такое время Глазго совсем затихает, странно даже как-то. Я отчетливо слышу одинокий грузовик на шоссе, рев мотора громко отдается в бетонном ущелье, глохнет под мостами и в тоннелях и совсем затихает вдали, когда машина достигает Кингстонского моста и перебирается через Клайд, курсом куда-то на юго-восток.

Три двадцать одна, если верить циферкам на циферблате. То есть ждать еще два с половиной часа. Сумею я выдержать? Должен вроде бы. Столько ждал, чего уж теперь-то. Два с половиной часа… пять минут на сборы, а потом… сколько отсюда до вокзала? Ну, не больше пятнадцати минут. Итого двадцать. Ну, пусть полчаса. Тогда ждать всего два часа. А можно выйти пораньше и потолкаться на вокзале. Может, там буфет работает или фургон, торгующий гамбургерами на Джордж-сквер (хотя я слишком сейчас вздернутый, чтобы чувствовать голод). Можно бы пойти прогуляться, убить время, слоняясь по пустым холодным улицам и пиная пустые пивные банки, но у меня нет настроения. Я хочу просто посидеть здесь, в этой несуразной каменной башне, глядя на город, обдумывая последние двенадцать лет, и прошлую неделю, и вчерашний день, а потом встать и уйти и, может быть, никогда не вернуться. Три двадцать две с хвостиком. До чего же быстро летит время, когда предаешься беззаботным развлечениям!