Читать книгу "Невский проспект - Дмитрий Вересов"

Секретарь дивизионного отдела контрразведки СМЕРШ: Пырьева.

Начальник дивизионного отдела контрразведки СМЕРШ: Воскобойников».

– Какие это по счету визитеры?

– Третья группа, товарищ комиссар государственной безопасности.

– И все идут за одним и тем же. Лештуков-Реннике сработал?

– Так точно, товарищ комиссар, прямо на засаду вывел.

– Дай бог ему наглости и удачи, а этих готовьте для отправки в Москву и напомните мне, что там с институтом.

– Эвакуация института сорвалась. Учреждение не числилось ни в одном наркоматовском списке и не входило в мобилизационный план. Получилось, что в суматохе и неразберихе никому до него не было дела…

– Ты чего несешь? Где ты видел суматоху с неразберихой? А?

– Извините, товарищ комиссар…

– Ладно, извиняю. А сейчас там что? Такой ориентир заметный. Фашист, наверное, уже все здание из гаубиц развалил до самого фундамента, да?

– В том-то и странность, товарищ комиссар государственной безопасности, не бьет фриц по институту. Хотя это ближайшая и крупнейшая цель для его батарей перед Пулковскими высотами.

– Действительно странно. Самое начало Международного проспекта… Впрочем, голуба, не нашего это ума дело. Отправляй гостей в Москву и заодно составь запрос по институту. Может, и вправду запамятовали про него в столицах. В такое-то время!

А пока суд да дело, свяжись с институтскими особистами и разузнай, может, помощь какая нужна.

В общем, действуй!

Часть первая

Коммунисты и волшебники

Глава первая

Партийные игры,
или
Проверка на вшивость

Переплетное ремесло обладало своей особенной магией. Акентьев с непонятным ему самому благоговением брал в руки книги, которым здесь, в мастерской Федора Матвеевича, предстояло обрести новую жизнь. И сам запах мастерской стал казаться родным.

Зоя, миловидная девица-приемщица, которую немного портили круглые старомодные очки, выполняла фактически декоративную функцию – владельцы редких изданий предпочитали говорить непосредственно с исполнителями. Таких приверед Зоя без лишних разговоров пропускала в мастерскую. Среди них было много старых проверенных клиентов, каждому из которых Федор Матвеевич непременно представлял Акентьева. Похоже, старик всерьез рассчитывал, что Переплет займет его место. Акентьев не мог сказать наверняка, так ли это, но не спешил расстраивать старика. И внимательно прислушивался ко всему, что тот говорил, изредка позволяя себе вступать в спор.

– Ты посмотри вот на это, – возмущался Федор Матвеевич, потрясая в воздухе какой-то книжкой в мягкой обложке, позаимствованной у недоумевающей Зои. – Разве это книга?! Это фикция, молодой человек, и ничего больше. Так можно издавать только современную литературу, которой еще предстоит пройти испытание временем и которая пока прекрасно стерпит подобное обращение. Но Чехов, Достоевский, Мопассан достойны лучшего.

– Да, – соглашался ученик, – но зато такие издания дешевы и доступны.

– Боже мой, Саша, мы же не в разруху живем! Человек, который хочет иметь книгу в подлинном смысле этого слова, может разориться на лишний полтинник!

Акентьев на это возражал, что при ограниченном ассортименте книжных магазинов выбирать этому человеку особенно не приходится, а сдавать макулатуру в обмен на вожделенные тома не у всякого хватит терпения и сил.

«Большой флорентийский бестиарий», приковавший внимание Переплета в его первый визит, давно уже отправился к заказчику, но попадались не менее интересные вещи. Акентьев и не подозревал, сколько раритетов хранится в частных собраниях ленинградцев, несмотря на все несчастья, выпавшие на долю города в двадцатом веке – на революцию и блокаду. Библиотека Акентьева-старшего могла похвастаться настоящими библиографическими редкостями, но тем не менее при виде книг, что появлялись в мастерской, у Переплета захватывало дух.

«Инстинкт и нравы насекомых» Фабра, первый том. Издание Адольфа Маркса, 1906 год. А вот и раззолоченная «Мужчина и женщина», в точности такая же, как и та, что украшала книжную полку Васисуалия Лоханкина. «Ответ генерал-майора Болтина на письмо Князя Щербатова, сочинителя Русской истории». «Ответ на письмо», изданный в 1789 го-ду, представлял собой томик в кожаном переплете, пострадавшем от огня, – похоже, кто-то использовал его в качестве подставки для чайника. Все это было исправимо – даже испорченные, казалось, безвозвратно страницы можно было скопировать с помощью ризографа, к которому у Федора Матвеевича был доступ. Такой копией подменяли оригинал, если владелец давал согласие, что бывало далеко не всегда.

– Ибо новодел, – пояснял Федор Матвеевич, – это, Сашенька, всегда новодел, даже самый искусный!

Помимо книг в мастерскую поступали рукописи, которым никогда не суждено было превратиться в полноценные издания. Либо по причине бездарности авторов, либо потому, что тематика их произведений не отвечала духу времени, курсу партии и нуждам трудового народа. Авторы-чудаки не сдавались и желали снабдить переплетом собственные творения, часто даже не отпечатанные, а написанные от руки на тонкой, закручивающейся бумаге.

Теперь Переплету часто на ум приходил покойный Невский и, как всегда, некстати. Приходил в связи с Женькиной матерью – библиотечной крысой, с которой Саша совсем недавно столкнулся случайно. Или не случайно. И сразу в памяти воскресал тот выпускной вечер, о котором его однокашники предпочитали не вспоминать. Невский, Невский!

Вспоминал Переплет, как мать Женьки бросилась тогда, на выпускном, прочь и рухнула в обморок прямо на улице. Никто потом не удивлялся – думали, что это из-за Невского, который примерно в то же самое время покончил с собой. Только Акентьев прекрасно помнил, что об исчезновении Женьки стало известно позднее. И было что-то очень странное не только в поведении Флоры Алексеевны, но и в сдержанно смущенной реакции Акентьева-старшего. Тайны, загадки! Акентьев сам любил напускать таинственность, особенно там, где это сулило выгоду, но не любил, когда загадки задавали ему. Да и времени на эти загадки не было!

Пришел Григорьев, недоумевал по поводу отсутствия энтузиазма в деле с зарубежной эстрадой. Мял в толстых пальцах первую книгу, вышедшую из рук лично Переплета и занявшую почетное место в его доме. Это был отпечатанный на машинке сборник стихов, автор которых презентовал его Акентьеву в признательность за помощь. Стихи были прескверные, но дело не в них. Книга означала для Переплета новую ступень – он овладел профессией, и пусть она не отвечала его прежним высоким запросам, все равно это был несомненный прогресс по сравнению с тем, чем он занимался в «Аленушке».

– Ты с дуба рухнул?! – спросил Дрюня, понимавший, что идея с эстрадными текстами оказалась под угрозой. – На кой тебе все это? А как же наши планы?