Читать книгу "Бумажный дом - Карлос Мария Домингес"

Я положил книгу в конверт, спрятал его в портфель и осторожно, словно вор, стер пыль со стола.

В течение недели я просмотрел записи Блюмы в поисках адресов, которыми обычно обмениваются на конгрессах критиков и писателей. Я нашел их перечень в папке охристого цвета под названием «На память о Монтеррее». Ни одного из двух писателей, приехавших из Уругвая, не звали Карлосом, но я записал их почтовые и электронные адреса. Я твердил себе, что не должен лезть в личную жизнь Блюмы, и в то же время — что такая необычная и бесполезная книга, если не считать смысла, скрытого в цементе, который могла прочесть лишь она одна, должна вернуться к тому, кто ее послал.

Я пристроил книгу на подставке на одном из столов в моем кабинете и, признаюсь, иногда по вечерам смотрел на нее с заинтригованным волнением. Быть может, потому, что пылесос Элис не оставлял ни грамма пыли даже на самых верхних полках моей библиотеки, и на ковре или на каком-нибудь столе о ней даже речи быть не могло, эта книга нарушала равновесие комнаты, словно бродяга на пиру в императорском дворце. Книга вышла в издательстве «Эмесе» в Буэнос-Айресе в ноябре 1946 года. Приложив немного усилий, я выяснил, что она входила в серию «Врата слоновой кости», которую вели Борхес и Бьой Касарес. Под слоем извести и цемента еще проглядывал рисунок корабля и что-то вроде рыб, хотя тут я не был уверен.

Через несколько дней Элис подложила под подставку фланелевую тряпочку, чтобы пыль не пачкала стекло, и каждое утро меняла ее с той безмолвной тактичностью, которой с самого начала завоевала мое полное доверие.

Первые электронные сообщения от коммуны штата Нуэва-Леон ничего не дали. Мне прислали список участников, который у меня уже был, программу конгресса и карту города. Впрочем, один из уругвайских писателей подтвердил, что в качестве слушателя в конгрессе участвовал Карлос Брауэр, библиофил из его страны, которого он видел выходящим после ужина в обществе Блюмы, когда оба уже отдали должное не одной рюмке текилы и станцевали невероятные па вальенато[4]. «Прошу вас о конфиденциальности, — добавил он, — поскольку речь идет об интимных подробностях».

Я представил, как она танцует в колониальном дворике при свечах в неверную жаркую ночь, какими бывают все ночи в Мехико, стараясь доказать, что, может, она и гринго[5], но вовсе не какая-то неуклюжая кукла, серьезна, но не идиотка, элегантна и чувственна. Я видел, как потом она, пошатываясь, идет по мощенной булыжником улочке, держась за руку ведущего ее мужчины — возможно, счастливого? — а их тени прячутся в темных подъездах.

Писатель сообщил мне, что Брауэр переехал в Рочу — округ, омываемый Атлантическим океаном, — и больше он ничего о нем не слышал, но если я дам ему несколько дней, он попытается узнать через своего друга, как с ним связаться.

Пятнадцать лет — немалый срок, именно столько я прожил в Англии. Каждые три года я возвращался в Буэнос-Айрес навестить мать, возобновить контакты с друзьями из прошлого и окунуться в язык бассейна Рио-де-ла-Плата среди пестрой фауны Буэнос-Айреса, однако Уругвай я почти не знал. У меня сохранилось слабое воспоминание о ночном путешествии на пароходе в Монтевидео, когда мне было пять лет, и отец поднимал меня на руках; друг как-то пригласил меня пожить несколько дней на Пунте-дель-Эсте[6], но в Роче я не был. Едва мог представить себе, где это находится.

Нет, не пляжи аргентинского юга оставили у меня впечатление грязного ветрового стекла в дождливый день. Быть может — небо в избытке, открытый простор песка и ветра вместе с историей Карлоса Брауэра связали побережье Рочи с ветровым стеклом и со страшным предупреждением, которое возвращается ко мне всякий раз, как кто-то похвалит мою библиотеку. Каждый год я дарю студентам не меньше пятидесяти книг, и все равно приходится добавлять новый книжный шкаф или ставить книги в два ряда; они с невинным видом бесшумно заполоняют дом. Я не в состоянии остановить их.

Много раз я задавался вопросом, зачем храню книги, которые могут пригодиться только в неопределенном будущем, названия, далекие от привычных путей, раз прочитанные экземпляры, страницы которых я не открою еще много лет. Быть может, никогда! Но как я могу избавиться, к примеру, от «Зова предков»[7], не уничтожив при этом один из немногих кирпичиков моего детства, или от «Грека Зорбы»[8]— слезы, пролитые над ним, положили конец моему отрочеству; «Двадцать пятый час»[9]и многие другие, давным-давно вытесненные на самые верхние полки в священной верности, которую мы себе приписываем, но тем не менее невредимые и немые.

Часто избавиться от книги труднее, чем ее приобрести. Книги лепятся к нам на основе соглашения о необходимости и забвении, словно были свидетелями эпизода нашей жизни, в который нам нет возврата. Но пока есть книги, нам кажется, что эти мгновения еще здесь. Я видел, как многие отмечают день, месяц и год прочтения; прочерчивают скромный календарь. Другие записывают на первой странице свое имя и, перед тем как отдать книгу кому-то почитать, заносят в дневник получателя и добавляют дату. Я видел запечатанные тома, как в публичных библиотеках, и тома с маленькой визиткой владельца, аккуратно вставленной в середину книги. Никому не хочется потерять книгу. Уж лучше потерять кольцо, часы, зонтик, чем книгу, страницы которой мы уже не перевернем, но в звуках названия которой кроются старые и подчас утраченные чувства.

В конце концов выходит, что размер библиотеки все же имеет значение. Книги выставляют напоказ, словно большой открытый мозг, под жалкими предлогами и покровом ложной скромности. Я знавал преподавателя классических языков, который нарочно мешкал на кухне, готовя кофе, чтобы гости могли полюбоваться названиями на полках. Когда он видел, что все свершилось, он входил в гостиную с подносом, а на лице его играла довольная улыбка.

Мы, читатели, тайком заглядываем в библиотеки друзей хотя бы просто для развлечения. Иногда для того, чтобы найти книгу, которую хотим почитать, но у нас ее нет, а иногда — чтобы знать, чем кормили стоящего перед нами зверя. Оставьте коллегу на диване в гостиной, и когда вернетесь, вы непременно обнаружите, что он стоит, вынюхивая ваши книги.

Но наступает момент, когда тома пересекают невидимую грань, наложенную количеством, и былая гордость превращается в обузу, потому что место — всегда проблема. Я как раз раздумывал, где бы повесить новую полку, когда в мои руки попал экземпляр «Теневой черты», который с тех пор возвращается ко мне словно постоянное предупреждение.