Читать книгу "Последний завет - Сэм Борн"

Теперь же этот храм науки напоминал скорее овощной ряд на воскресном уличном базаре. Вокруг сновали десятки «покупателей», примеряясь к разложенному товару. Правда, их интересовали вовсе не горки помидоров и разноцветные гирлянды сладкого перца, а статуи и статуэтки, шкатулки и ларцы, кубки и чаши, многие из которых служили своим хозяевам еще на заре человеческой цивилизации…

Вдруг в зале послышалась громкая ругань. Кузнец что-то не поделил с соседом и тут же ринулся в драку. Обидчик, отлетевший от сильного удара назад, задел плечом высокий металлический стеллаж с древними амфорами, и тот, торжественно качнувшись из стороны в сторону, вдруг с немыслимым грохотом обрушился наземь, брызнув в стороны красными и синими черепками. Кто-то сильно пихнул Саляма в спину, и тот едва не попал под следующий удар разъяренного кузнеца. Подросток, от страха втянув голову в плечи, упал на колени и на четвереньках выполз из зала.

С бешено колотившимся сердцем он мчался по лестнице вниз. Чем ниже он спускался и чем тише становились крики наверху, тем спокойнее у него было на душе. Сюда еще никто из воров не добрался. Пока им хватало восемнадцати экспозиционных залов наверху. А здесь никого нет и никто его не обидит…

Салям добрался до какой-то двери и осторожно толкнул ее — та на удивление легко подалась. В комнате царил полумрак. Пол устилали бумаги, тут и там валялись выпотрошенные ящики письменных столов. Салям понял, что оказался в музейной конторе. Здесь нечего было грабить, хотя… По полу змеились оборванные шнуры и электрокабели. Кто-то все же вынес отсюда всю оргтехнику — телефоны, компьютеры, факсы…

«Может, они в спешке забыли хоть что-нибудь ценное?» — в отчаянии подумал Салям, озираясь по сторонам. Его взгляд упал на стол, ящики которого были на месте. Он открыл их все с помощью ножа, но в них было пусто. А самый последний не сумел выдвинуть — сломалось лезвие.

Все! Похоже, ловить тут нечего.

Салям с досады плюнул и направился было к выходу, но едва он отошел от стола, как тут же налетел носком сандалии на что-то выступающее из каменного пола. Скривившись от боли, он глянул под ноги и поразился своему невезению. Все напольные каменные плиты были пригнаны ровнехонько одна к другой, и лишь одна из них чуть выдавалась вверх. Надо же было наткнуться именно на нее! Салям опустился на корточки, потирая ушибленные пальцы на ноге. Затем, ни о чем еще не думая, запустил пальцы в щель между камнями и попытался расшатать ту плитку, которая выпирала. Он сам удивился тому, как легко камень подался из своей ниши. Салям опустил в нее руку и самыми кончиками пальцев нащупал что-то твердое и металлическое. О Аллах, наконец-то! Деньги!

Скорчившись на полу и изо всех сил — словно это помогло бы — вжимаясь щекой в холодный каменный пол, он пытался подковырнуть ногтями жестянку. После нескольких бесплодных попыток ему это удалось, и Салям, затаив дыхание, начал вытягивать находку вверх. Наконец он вытащил ее на свет божий и встряхнул. Внутри что-то глухо стукнуло, но на монеты не было похоже.

Он поднялся, сел за стол и, взяв обломок ножа, принялся внимательно рассматривать коробку со всех сторон. Больше всего она напоминала узкий ученический пенал. Заметив щель под крышкой, Салям втиснул туда краешек лезвия и потянул наверх. Действуя с осторожностью и отжимая разные края, он наконец сумел расколоть жестяную раковину…

И в следующее мгновение его постигло горькое разочарование. Внутри оказалась небольшая глиняная табличка с полустертыми каракулями. Десятки и сотни точно таких же табличек потоптали наверху в первые же минуты штурма музея. Салям огорченно вздохнул и уже хотел было запустить черепком в стену комнаты, но в последнюю секунду рука его дрогнула. Ведь если эту табличку спрятали от чужих глаз, значит, она чем-то отличалась от прочих, разве нет? Значит, она чего-то стоит?..

Салям машинально сунул ее в карман, отряхнул штаны и стал подниматься по лестнице обратно. Через несколько минут он с трудом протиснулся на улицу, обшариваемый жадными взглядами и поносимый последними словами теми, кто лез внутрь музея. Оказавшись на свежем воздухе, он быстро огляделся по сторонам и скрылся во тьме. Карман его чуть оттягивал плоский предмет, ценность которого ему не суждено было постичь.

ГЛАВА 1

Тель-Авив, суббота, три года спустя

На площади толпились знакомые все лица. Ультралевые, длинноволосые нью-хиппи, девчонки с пирсингом в носу и прочая публика, никогда не упускавшая случая погорланить на митингах теплыми субботними вечерами. Они вдохновенно исполняли свой традиционный гимн «Шир л'шалом»,[1]размахивали видавшими виды транспарантами, обжигали себе пальцы горячим воском, стекавшим с толстых свечей, и щеголяли в футболках с портретами Ицхака Рабина,[2]народного героя, в честь которого эта площадь — крошечный кусочек Земли обетованной — получила несколько лет назад свое имя. Одни активисты раздавали направо и налево листовки и портреты Рабина, другие сидели тесными кружками и терзали свои гитары, а теплый средиземноморский ветерок подхватывал слова их песен и нес дальше.

Но сегодня здесь собралось и много других. Наряду с ветеранами пацифистских митингов и мирных маршей здесь были и мицрахим — еврейский пролетариат из Северной Африки, представители беднейших городов и социальных слоев Израиля. С некоторых пор их тоже смело можно было причислять к числу активных участников местной политической жизни. «Мы, как никто, знаем арабов! — таков был излюбленный лозунг этих уроженцев Марокко, Туниса и Ирака. — Мы знаем, что это за люди и на что они способны!» Это были самые непримиримые оппоненты левых и пацифистов, и все же сегодня они также собрались на площади Рабина.

Операторы всех израильских и главных мировых телекомпаний мира, включая Би-би-си и Си-эн-эн, медленно поворачивали объективы камер из стороны в сторону, давая своим зрителям общий обзор и время от времени выхватывая из толпы крупным планом отдельные, особенно примечательные лица. В какой-то момент, например, их внимание привлекла группа людей, которая трясла транспарантами на русском языке — эмигранты из бывшего СССР, которые также чаще всего занимали самую жесткую линию по отношению к арабам. Оператор Эн-би-си примеривал крупный план к весьма причудливой парочке: молодой человек в кипе стоял в обнимку с шоколадного цвета эфиопкой, закутанной, как в одеяло, в тонкую шаль. Оба держали в руках свечи, огонь которых отбрасывал фантастические блики на их лица.

Позади толпы, никем не замечаемый, стоял высокий старик с суровым лицом и остановившимся взглядом, устремленным куда-то вперед, поверх голов собравшихся. То и дело он совал руку во внутренний карман пиджака, словно проверяя, по-прежнему ли на месте спрятанное там сокровище.

Вокруг высокого подиума, воздвигнутого специально по такому случаю, перед самой толпой суетились репортеры, репетировавшие или уже выдававшие на камеру свои первые впечатления о происходящем. Громче и складнее других тараторил один американец: