Читать книгу "Входят трое убийц - Франк Хеллер"

Из уст поэта Кристиана Эбба вырвался гневный вопль:

— Ах вот что! Они надеются! Люченс! Будто я не помню историю с захоронением в Транефосе! Трепка! Будто я забыл про Наполеона в «Еженедельном журнале». Ага! Они надеются!

И Кристиан начал вытираться так энергично, что казалось, еще немного — и на груди его не останется волос.

— Люченс! Трепка! Всему есть границы! Да, всему есть границы! Похоже, уважаемые издатели об этом забыли!

Движения полотенца слегка замедлились.

— Впрочем, если бы речь шла не о Трепке и Люченсе, дело другое. Люди воображают, будто детективные романы — всего лишь легкое чтиво. Те же самые люди когда-то пренебрежительно морщились, слушая les chansons de geste,[4]а еще раньше — «Милетские истории»![5]Детективный роман — это единственный новый жанр, созданный нашим временем. Мы выразились в нем с такой же полнотой, с какой Ренессанс выразил себя в сонете, а античность — в героических поэмах! Детективный роман подчиняется таким же строгим правилам, как и сонет, и гораздо более строгим правилам, чем героические поэмы, — он не терпит, чтобы в нужную минуту вмешались сошедшие с Олимпа боги! Как хотелось бы мне уметь писать детективные романы. Но я умею писать только стихи…

Полотенце завершило свою работу, Эбб оделся и открыл дверь в соседнюю комнату. В распахнутые высокие окна смотрело темно-синее море, вдоль стен тянулись многочисленные книжные полки; от книг, с двух сторон подпираемых двумя бюстами, ломился и стоявший посреди комнаты письменный стол. Один бюст изображал Будду, второй — Пушана, бога благоденствия. На одной из стен висела коллекция холодного оружия: сабли, рапиры, кинжалы и малайский крис[6]с волнистым лезвием. Схватив рапиру, Кристиан Эбб начал делать фехтовальные выпады. Ничто в его рослой фигуре и красивых резких чертах лица не выдавало того, что жить на берегу моря ему приходится из-за никуда не годных легких. Посторонний, случайно вошедший в комнату, мог бы принять Эбба за молодого студента, столько мальчишества было в его лице под ниспадавшей на лоб светлой челкой. Однако именно Эббу принадлежали полдюжины поэтических сборников, составивших ему славу любимейшего поэта страны, где стихи не только читают, но еще и покупают. Как он сам любил говаривать вечером под хмельком: «Этот дом куплен на существительные, обставлен на прилагательные и приносит прибыль в виде глаголов и наречий». Дом столь необычного происхождения был окружен небольшим садом, где росли мимозы и пальмы, где пеларгонии расцвечивали зеленый фон сочными красками, а по ту сторону низкой каменной ограды слышалось неумолчное дыхание темно-синего моря — моря всех морей, Средиземного…

Почти машинально пальцы Эбба нажали кнопку. И комната тотчас наполнилась металлическим отзвуком голоса, произносившего по-французски:

— Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Алло! Алло! Говорит Средиземноморское радио! Всем слушателям Ментоны! Объявление о розыске. Алло, алло! Полиция Ментоны разыскивает пропавший пакет с особо опасным содержимым. Это чистый никотин! Капля никотина способна убить крупное домашнее животное! Того, кто найдет пакет, просят незамедлительно сдать его в полицию. Пакет обронил из багажника велосипеда посыльный «Pharmacie Polonaise» — «Польской аптеки». Пакет обернут в серовато-коричневую бумагу, на белой этикетке название аптеки. Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Алло, алло, алло! Говорит Средиземноморское радио! Повторяем объявление о розыске, переданное нам полицией Ментоны. Пакет, содержащий особо опасный яд…

Кристиан Эбб выключил звук. Его глаза сразу приобрели мечтательное выражение. Пакет с ядом, потерянный беспечным велосипедистом-посыльным! Смерть добровольно протягивает руку нашедшему! Это die kühle Nacht опускается вдруг на жаркий, лучезарный берег! Какой-нибудь беззаботный или бессовестный человек находит пакет, потерянный глупым мальчишкой, и вот надвигается трагедия — солнце утрачивает блеск, море уже не катит на берег звучащие гекзаметром волны, благоухающие цветы теряют аромат…

— Ну, господин Эбб, не пора ли нам подумать о завтраке?

В дверях появилось странное создание — женщина лет пятидесяти с лишним, объемы ее почти равнялись росту. Недостаток в вертикальном измерении возмещали черные негритянские кудряшки, которые торчали почти на тридцать сантиметров вверх. В ушах у нее были коралловые серьги, на плечах шелковая шаль. Однако диковинная внешность женщины не шла ни в какое сравнение с тем эффектом, который она производила, когда открывала рот. Потому что вместо звуков ментонского наречия из ее уст лились гремучие звуки, подобные которым едва ли можно услышать за пределами квартала Грёнланд[7]норвежской столицы. Много лет назад Женевьева — так звали обладательницу пышной шевелюры — уехала из Ментоны, чтобы стать третьей кухаркой во французском представительстве в Осло, и так как норвежцы, подобно англичанам, неохотно учат иностранные языки, а Женевьева отличалась любвеобильной натурой, ей пришлось медленно, но верно осваивать норвежский. И теперь она говорила на этом языке, но так, что от ее лексики побледнел бы самый закаленный морской волк. Ее манера называть французский трамвай trikken («трем») была неподражаема, а ее Fanden hakke mig («Провалиться мне на этом месте») заставлял умолкнуть самые яростные споры на рынке в Ментоне.

— Хорошо, Женевьева, а что у нас на завтрак?

— Яйца, овсянка и шоколад! — решительно ответила Женевьева.

Поэт содрогнулся, как если бы она бросила ему в лицо три бранных слова.

— Яйца, овсянка и… Послушайте, Женевьева! Вчера вечером я встретил Ванлоо.

— Ванлоо? Поздненько это, как видно, было? Но если Эбб воображает, что по этому случаю я подам ему к завтраку не яйца, овсянку и шоколад, а что-нибудь другое, он ошибается!

— Я и в самом деле засиделся немного позднее, чем следовало бы. Но я подумал, что теперь соленая селедочка и…

— Эбб знает, что сказал врач. Яйца, овсянка и…

— Врач! Да это не лекарь, а отпетый болван! Знаете, Женевьева, что он утверждает? Все равно, мол, что ты пьешь, потому что все алкогольные напитки содержат этиловый спирт! Все книги тоже напечатаны с помощью типографского набора, но от этого Библия не стала похожа на Боккаччо…

— Эбб знает, что я неграмотная. Стало быть, овсянка…

— Клянусь тем, что я хозяин этого дома…

— Клянусь тем, что я обещала приглядывать за Эббом…