Читать книгу "Гончаров и его подзащитная - Михаил Петров"

— Старая грязнуля, что она там делает?

— Лежит, — лаконично ответил я.

— Сейчас я ей выскажу, — гневно пообещала соседка и дернулась к двери.

— Не надо, — перекрывая ей путь, попросил я. — Она все равно вас не услышит.

— Это меня-то не услышит! — взвизгнула баба. — Да меня мертвый услышит.

— Наверное, так оно и есть. Но только она уже начала разлагаться, и мне кажется, что на сей раз ваши крики останутся невостребованными. Впрочем, как знаете…

— Участковый инспектор Оленин, — отдавая честь, представился капитан. — Женщина, почему кричите?

— Она, господин пристав, требует доступа к телу, а я не пускаю, — гаденько улыбнувшись, пояснил я. — Мало ли что приключится! А может, она какие-то улики уничтожить хочет. С этими любопытными ухо держать надо востро. Дело такое…

— Вы совершенно правильно поступили, товарищ, — облагодетельствовал меня Оленин и в знак особого доверия сообщил: — Сейчас сюда приедет медэксперт, а там уже посмотрим, что к чему.

— Замечательно, тогда, с вашего позволения, мы будем находиться в квартире этажом ниже. Когда понадобимся — всегда к вашим услугам. Валерка, только строго между нами, — тщетно пытаясь отмыть с себя ароматы мертвечины, сообщил я, — бабульку-то твою угрохали.

— Ты в своем уме? — вылупился на меня Ефремов. — Почему ты так решил?

— Потому что, пока вы ходили звонить, я заскочил к ней в гости. Ее удавили капроновым шнуром. Не понимаю только за что. У тебя на этот счет есть какие-нибудь предположения?

— Абсолютно никаких. Нина Антоновна жила от пенсии до пенсии. Ничего ценного, кроме золотого колечка да пары сережек, в доме у нее не было.

— Это я понял, но тогда за каким чертом ее понадобилось убивать? Может быть, из-за квартиры? Она у нее приватизирована?

— Нет, я знаю точно, потому что на эту тему разговоры у нас велись неоднократно. Незачем ей было ее приватизировать, поскольку близких родственников у нее не было, а дарить хату племянницам-потаскушкам она не хотела.

— Почему? Все не государству достанется.

— Не любила она их. Жаловалась, что вспомнили они ее только тогда, когда время к закату подошло. И это действительно так. Здесь я живу больше десяти лет, а впервые увидел их года два назад. Вдруг забота их обуяла. Продукты вкусненькие таскать начали, винцо марочное. Чего там греха таить, любила Антоновна немного пригубить, а только на этот раз пошла на принцип, все их подаяния аккуратно складировала в коридоре, не касаясь даже пальцем.

— Тогда понятно. Скорее всего, они ее и прижучили. Прямо на разобранном диване кислород перекрыли, мерзавки. И то сказать, обидно… Ты их с недельку тому назад не видел? Может, на лестнице случайно встретил?

— Да нет, они уже больше года как перестали к ней ходить. Надоело попусту время терять, они и отступились.

— Не уверен. Кто может смириться с тем, что у тебя из-под носа квартиру уводят? Нет, Валерик, что-то тут не так. Боюсь, не обошлось здесь без ее родственничков.

— Может быть, и так, но только я вот о чем подумал: зачем ее племянницам понадобилась эта однокомнатная хрущоба? Сами они не бедствуют, имеют какое-то частное предприятие, разъезжают в «фольксвагене» и вполне довольны жизнью. Зачем им убивать полуживую старуху? Не вижу в этом никакого смысла.

— На первый взгляд многие убийства лишены смысла, а тут налицо, по крайней мере, две причины. Во-первых, они могли мстить тетке за ее дурацкое упрямство, а во-вторых, мы же не знаем наверняка, оставалась ли квартира неприватизирована. Что же касается их материального благополучия, то хорошо ведь известно: чем больше имеем — тем больше хочется.

— Да тебе-то что до них? Не наши это проблемы и не нам их решать. Давай лучше выпьем за рабу Божью Антоновну.

За рабу Божью Антоновну мы пили вплоть до прихода участкового. Желая нас удивить, он предложил проследовать за ним туда, где уже суетились криминалисты, медики, следователь и прочие санитары.

Выступая в роли понятых, мы расписались во всевозможных протоколах и за неимением оснований к задержанию были с миром отпущены. Однако веселиться и продолжать пить водку с селедкой желание пропало начисто. В седьмом часу вечера, неудовлетворенный и сердитый, я вернулся домой.

Убийство Валеркиной соседки не давало мне покоя весь вечер. Оно могло показаться совершенно ординарным, если бы не одно обстоятельство: никаких видимых мотивов в нем не усматривалось. Непременно в понедельник вечером позвоню Ефремову и расспрошу, как развиваются события. Может быть, что-то и прояснится.

В понедельник, ближе к вечеру, он позвонил сам. Едва поздоровавшись, заговорил срывающимся от волнения голосом:

— Костя, ты не представляешь… Нет, только подумай. Ну и дела творятся в нашем датском королевстве. Я как узнал, так чуть не уписался. Ей-богу, в голову бы не пришло…

— Кукольник, — жестко прервал я его сумбурный поток, — заткнись и выпей воды. Только потом я буду тебя слушать, в противном же случае беседуй с унитазом.

— Ну да. Конечно, — успокаиваясь, согласился он. — Костя, а ты был прав. Эти племянницы те еще штучки. Оказывается, они переписали бабкину квартиру на себя еще год назад, причем, насколько мне стало известно, без ведома самой Антоновны.

— Как? Как можно?

— Вот так! Когда есть деньги, все возможно.

— Ну что ж, поздравляю. На этот раз зло будет наказано.

— Да, но это еще не все. Ты представляешь, эти паскудницы после того, как убили тетку, не побрезговали ее пенсией. Это до какого же скотства нужно дойти, чтобы опуститься до такого!

— А откуда ты узнал о пенсии? Они сами тебе об этом сообщили?

— Нет, конечно. Ко мне только что заходил участковый Оленин. Он-то все и рассказал. Нет, ну ты подумай, какие суки!

— Погоди-ка, а откуда твоему участковому стало известно о том, что они после убийства присвоили ее пенсию? Они сознались в этом?

— Ну, я не знаю. А только денег в квартире не обнаружено ни копеечки, хотя четвертого февраля Нина Антоновна пенсию получила, о чем свидетельствует ее роспись в ведомости.

— Ясно, а что твой капитан говорит о дате ее смерти?

— Вот-вот, именно где-то в это время ее и укокошили.

— Лерка, ты там что-то про кольцо упоминал. Они его тоже забрали?

— Нет, как ни странно, колечко и золотые сережки менты нашли сразу. В шифоньере, в старой картонной коробочке, там, где она их всегда хранила.

— Ну, тогда все ясно. Тогда все понятно. Позванивай, — заканчивая разговор, пробормотал я.

А ничего-то тебе, самоуверенный господин Гончаров, не ясно, ничего не понятно, а скорее даже наоборот. Неувязки получаются. Скажи мне на милость, почему племянницы-убийцы забрали нищенскую старухину пенсию и при этом не тронули золотых вещиц? Ведь они, судя по Леркиным рассказам, прекрасно знали, где бабуля их хранит, а цена их гораздо выше теткиной пенсии. И вообще, зачем они забрали деньги? Если для отвода глаз, чтобы направить следствие по ложному пути, то и золотишко прибрать им было бы не вредно. И погромчик инсценировать не мешало. Однако ничего такого нет. В квартире, если не считать разбросанного постельного белья, полный порядок. Что-то не компонуется это, казалось бы, заурядное убийство. Ясно пока только одно: преступление совершено лицами не случайными. Незнакомым людям бабка дверь не откроет. Погодите, товарищ Гончаров, а почему вы считаете, что она сама открыла дверь лиходею? Насколько мне помнится, Лерка говорил, что к ней приходит патронажная сестра. Вот откуда бы я начал танцевать свое танго. Надо бы напомнить о ней участковому. Хотя вряд ли он отнесется к этой рекомендации серьезно. Не нужна она ему. Тогда кому все это нужно? Может быть, господину Гончарову, поборнику справедливого возмездия? Нет уж, увольте, своих шишек мне хватает выше головы.