Читать книгу "Карта императрицы - Елена Басманова"

Он чувствовал, что готов действовать. Вынул из внутреннего кармана часы — подумать только, всего лишь две минуты назад он покинул кухню в мансарде!

А выйти замуж она явно мечтает. Наверняка встретит его принаряженной… Недаром хвасталась: шерстяное платье купила, новенькие прюнелевые ботиночки приготовила. Надоело ходить в кофте на ватине, мечтает о плюшевом саке со стеклярусными аграмантами. Уж не думала ли она, что он расщедрится на очередную тряпку? Достаточно и вишневого покрывала, что она у него выпросила…

Он поскребся в хорошо знакомую дверцу на втором этаже, и милая сероглазая девушка в синем шерстяном платье с белыми бумазейными воротничком и манжетами, украшенными обильной вышивкой, встретила его без удивления. Он интуитивно старался встать так, чтобы не выглядеть слишком массивным, слишком крупным по сравнению с ее тщедушным тельцем, чтоб не вспугнуть ненароком, не навести на ненужные подозрения…

В тот миг, когда можно еще было принять другое решение, еще стоя в прихожей, он внезапно поймал себя на мысли, что не мешало бы облить эту конуру керосином и поджечь. Спички были у него в кармане, а керосин в квартирке златошвейки наверняка есть. Конечно, неплохо было бы уничтожить все следы: полиция с радостью ухватится за версию о небрежном обращении с огнем, спишет на самопроизвольное возгорание… Но на поиски керосина уйдет драгоценное время, а у него каждая минута на вес золота. Ладно, он найдет способ пустить ищеек по ложному следу и не поджигая квартирку… Даже если потребуется потом спалить весь Петербург, даже если потребуются отвага и натиск, присущие самому Александру Македонскому…

Скользнув взглядом по принесенному им ранее саквояжу, который покоился здесь, на скромном обшарпанном стуле, он прошел в тщательно убранную к великому празднику светелку. Куда-то исчезли шелковые, бархатные, суконные ткани, холсты, обычно заполнявшие комнатку. Придвинутый к окну стол был освобожден от привычных вещей: пяльцы, маленькие ножницы, тоненькие шильца, иголки, катушки с шелками и золотыми нитями, мишурой и канителью переместились на убогую этажерку, а на белой скатерти красовались кулич и крашеные яйца. Вообще в квартирке вкусно пахло едой, он знал, что хозяйка отменно готовит.

Девушка, на худенькие плечики которой была накинута цветистая красная шаль, стояла у стола с блуждающей улыбкой, ждала поздравлений, что ли?

Он улыбнулся и подмигнул ей, ставя гипсовую ножку на стол. Освободившаяся рука его устремилась к карману… Да, на это он и рассчитывал. Аглая поняла, что он, как человек дела, прежде всего желает расплатиться за выполненную работу, а потом уж…

Она поспешно направилась к алькову, отодвинула ситцевый полог в букетах красных роз с изумрудно-зелеными листьями на черном фоне, взяла тугой сверток с постели, накрытой вишневым покрывалом, повернулась и шагнула к нему навстречу.

Она избегала прямо смотреть ему в глаза, и это помогло ему исполнить свой план, — сделав шаг вперед, он резко вытащил правую руку из кармана, энергично взмахнул ею и с силой обрушил на висок ничего не подозревающей девушки острое, похожее на кухонную сечку орудие.

От одного-единственного удара она рухнула на пол, не издав ни вздоха, ни стона. Тщательно причесанная головка недвижно застыла на цветистой шали: обильная кровь сочилась на шерстяную материю, и красная ткань, яркие цветы и листья на глазах становились бурыми…

Ему не надо было проверять, жива ли она, он точно знал, что эта девица уже никогда никому ничего не скажет. Увы, у него не оставалось другого выхода, как только убить ее. Любопытство девушкам вредит.

Он бросил уже ненужное ему орудие убийства, поднял с полу выпавший из безжизненных рук объемный сверток. Тесноватые замшевые перчатки, плотно обтягивающие его руки, не мешали ему. В прихожей он спрятал свое сокровище в саквояж. У него хватило хладнокровия приоткрыть дверь и прислушаться — нет ли на тускло освещенной лестнице ненужных свидетелей? Послушав разлитую в воздухе тишину, он метнулся в комнату, схватил гипсовый слепок Матильдиной ступни и, бросив его в зев саквояжа, защелкнул замок.

Он должен был торопиться. Похоже, блестяще разработанный план на этот раз не дал сбоя. Он огладил на ладонях замшевые перчатки, купленные недавно в Риме. Теперь оставалось придать лицу безмятежное выражение и пройти несколько десятков шагов, чтобы поздравить себя с полным триумфом.

Он кинул взгляд на тусклую поверхность убогого зеркальца, убедился, что выглядит вполне достойно и респектабельно, — и только тогда покинул безмолвную мещанскую квартирку, унося с собой свою добычу и не забыв плотно прикрыть дверь.

Глава 2

Христос Воскресе! Воистину Воскресе!

Многоголосый ликующий хор заполнял ясную апрельскую ночь 1903 года, раскинувшую звездный купол над Санкт-Петербургом. Вдохновенное пение с клироса и тысячеустый хор паствы — музыка воспаривших, очищенных от греха человеческих душ — звучали обещанием новой жизни, нового счастья, нового мира…

Перед глазами Муры Муромцевой, восемнадцатилетней дочери петербургского профессора химии, все еще стояла слепящая картина внутреннего убранства только что покинутого Исаакиевского собора: уходящие ввысь, одетые в малахит и лазурит, порфир и разноцветный мрамор стены и колонны, на которых играли отблески многотысячных огней от лампад и свечей; нестерпимое сияние бронзы и позолоты; причудливые блики света, выхватывающие фрагменты мозаик, росписей, скульптур. И исполинской величины фигуры ангелов, пророков и патриархов, сурово взирающие с купола, с сорокасаженной высоты на просветленные, трепетные лица православных.

Вместе с нарядной толпой верующих, надышавшихся сладостным духом ладана и горящих свеч, ощущая рядом с собой сосредоточенно-торжественных спутников — старшую сестру Брунгильду и доктора Клима Кирилловича Коровкина, а также не теряя из виду следовавшего чуть поодаль мистера Чарльза Стрейсноу, Мура выбралась через массивные двери и теперь медленно обходила храм.

Как она любила эти минуты! Три пушечных выстрела с Петропавловской крепости в течение часа… Последний из них, двенадцатичасовой, сразу же подхватывался звучным ударом громаднейшего колокола Исаакиевского собора, и ему начинали вторить колокола церквей. Столица моментально освещалась огнями торжественной иллюминации, и тут же зажигались мириады восковых свечей у храмов, газовые щиты — по улицам и электрические фонари на высоких столбах Невского, Большой Морской. Вспыхивали факелы в руках гигантских ангелов Исаакия, высящихся на крыше.

Вместе с отступающей зимой уходили из мира и из сердца пасмурная тишина будней, тягостные размышления и сожаления… Крестный ход соединял в своих рядах бедного и богатого, юного и дряхлого, мудрого и неопытного — на широких ступенях собора каждый глубоко вдыхал полной грудью влажный апрельский воздух и думал, что вот теперь-то все будет по-другому, чувство всеобщего раскаяния откроет дорогу братской любви и пониманию… Смертью смерть поправ… Воистину Воскресе!

Крестный ход тянулся вдоль собора, но возглавлявшее его, сверкающее светлыми ризами высшее духовенство, окруженное церковным причтом, держащим в руках хоругви, дикирии и трикирии, остановилось у запертых ворот храма и обернулось к собравшейся на улице толпе — не все смогли попасть в храм вечером, но услышать слово пастыря в эту волнующую минуту желал каждый.