Читать книгу "Карта императрицы - Елена Басманова"

Он казался самому себе Клавдием в Эльсиноре — дерзнувшим ради власти, ради беспредельного могущества, пойти на преступление. И что с того, что в достижении желанной цели главную роль играет не коронованная особа, а невзрачная бедная девушка, с покрасневшими от бесконечной работы глазами? Только добравшись до нее, только уверив ее в тайной страсти, овладевшей им, только ответив на ее тайный замысел своим тайным замыслом, он мог сказать себе: «Да, я сделал все, что мог, для того, чтобы властвовать над моим миром».

Так бывает всегда! Когда перед человеком деятельным, безгранично талантливым, обладающим недюжинным умом встает грандиозная задача, обязательно находится на пути ее решения что-то мелкое, как соринка в глазу, и — увы! — грозящее свести на нет все титанические усилия, предпринятые во имя великого дела. Непредвиденные препятствия, мелкие трудности и преграды — справиться с ними вполне можно либо с помощью хитрости, либо связей, угроз, денег… Необязательно обагрять руки кровью… Но иногда выбора нет! А все потому, что эта бледная курица, эта провинциальная златошвейка оказалась чересчур любопытной…

О времена, о нравы! Петр Первый подарил Екатерингофский дворец, заложенный в память его морских побед, своей супруге Екатерине; во времена Елизаветы Петровны летняя резиденция приобрела первобытную пышность; полтора века чванливая русская аристократия кичливо демонстрировала свои богатство и великолепие в чудесном парке, на гуляньях избранных… Да они бы все в гробу перевернулись, узнав, что былая роскошь сменилась запустением, и их столь дорогие сердцу и тщеславию дорожки да полянки в конце девятнадцатого века возлюбил питерский фабричный мужичок. Много ли мужичку нужно? Травка-муравка, чтоб полежать брюхом вверх на палящей солнечной угреве, да «заведение» с вольным отпуском сиволдая и пивка, да красотки подоступней… Наверняка эта унылая Офелия выискивала в Екатерингофском саду себе принца, мечтала каким-то чудом свое счастие составить. Ну гуляла бы, зыркала бы глазками, перемигивалась со смазливыми парнями… Но зачем она потащилась во дворец?…

Он остановился на лестничной площадке и прислушался. В доме царила полнейшая тишина. Из-за плотно запертых дверей и оконных рам не доносилось ни звука — по счастью, глупая мастерица устроилась в домишке, который находится чуть в стороне от оживленных магистралей: ни тебе нежданных экипажей здесь не бывает, ни случайные прохожие сюда не забредут… Да к тому же ныне все от мала до велика, и богатые и нищие, слушают церковное пение в храмах, поклоны кладут, лбы истово крестят… Лучшего времени для его замысла не сыскать. Но все равно надо поторопиться — он рассчитывал, что дело займет две-три минуты.

Он нисколько не боялся, что его застигнут ненужные свидетели, в случае неблагоприятного развития событий он всегда может найти пристойное объяснение своего появления в квартирке мастерицы. Его здесь знают — и дворник, и госпожа Бендерецкая, пышнотелая похотливая домовладелица… Хитрая полячка завлекала его, бесстыдно пялясь и хихикая, жеманничая и отпуская игривые шуточки… Пришлось ему прикинуться, что он пылает ответной страстью. Артистизма ему не занимать. Она же свела его с чахлой, но много мнящей о себе вышивальщицей… И зачем он только подарил дурехе-вышивальщице кретоновое покрывало? После подарка Матильда обиделась, не могла скрыть ревности к своей жиличке, стала фыркать на него. Но где бы он еще смог найти такого ценного для него работника, как Аглаша? Беглая усмешка тронула его губы — возомнили, твари беспородные, что и они Человеки с большой буквы, что и они звучат гордо!

Он оглянулся на приоткрытую дверь только что покинутой им квартиры, помещавшейся в мансарде. Казалось, ему в спину кто-то смотрит, и взгляд этот тяжел и грозен… Но нет, в проеме двери виднелась лишь часть загроможденной одеждой прихожей. Тусклая электрическая лампочка была заключена в плафон, искусно изготовленный из пузатой, давно лишенной дна бутылки.

Даже сюда, на лестничную площадку, долетал запах праздничной снеди, укропный и смородиновый дух солений, уксусный аромат селедочки, посыпанной луком, сладкий запах ванили… «Пир во время чумы, — подумал он, прислушиваясь к зловещему безмолвию. — Излишняя осведомленность девушкам вредит. Однако их болтливость часто спасает положение. Как вовремя глупая курица дала понять, что видела эту вещь раньше».

Он торопливо, но осторожно спускался по едва освещенной газовым фонарем лестнице, нащупывая ногами каждую стертую каменную ступеньку: он очень боялся поскользнуться. Хоть и стоит домишко в центре стольного града Питера, а уж больно ветхий, наверняка скоро снесут, построят какого-нибудь шестиэтажного красавца с безобразными эркерами из стекла и железа… Он ступал бесшумно, стараясь не касаться плечом несвежей стены и ревниво следя за тем, чтобы края его одежды не задели выщербленной деревянной поверхности перил, — он знал, что любая ниточка, любое пятнышко может стать для ищеек той самой уликой, которая способна привести к раскрытию преступления. Да, он отдавал себе полный отчет в том, что ему предстоит совершить банальное уголовное деяние. Такого рода прискорбный факт вызывал в душе его брезгливость — он привык осознавать себя человеком утонченным, чистоплотным. Он часто менял перчатки — и это помогало ощущать себя защищенным от жизненной грязи.

Правая рука его, опущенная в карман, как будто слилась с плоским и острым предметом — очень кстати он оказался на кухне. На всякий случай, не доверяя его прочности, он прихватил с собой и гипсовый слепок женской ножки, красовавшийся на столешнице буфета: пухлая ножка, моделью для которой послужили щиколотка и ступня Матильды Бендерецкой, была достаточно увесистой для того, чтобы нанести ею удар по голове, лучше, конечно, попасть в самый висок…

Он остановился перед запертой деревянной дверцей, ведущей в жалкую конуру, нелепый закуток, гордо именуемый квартирой и возникший при последней перепланировке старинного дома. Его дыхание было ровным. Он постарался придать своему лицу беззаботно-игривое выражение… Аглая сразу же должна понять по его виду и по соблазнительной скульптурной ножке, оттягивающей его левую руку, что он не случайно обещал ей заглянуть ночью, после отбытия пасхальной повинности… Должна поверить, что он соблазнился ее блеклой простонародной красотой и готов расплатиться с ней не только деньгами, но и желанной мужской лаской. Он глубоко вдохнул, на миг вынул правую руку из кармана и поправил галстук, специально надетый для этого случая. Дуреха хвасталась, что на гулянье какой-то усатый приказчик, обративший на нее внимание, красовался в подобном галстуке… Тьфу, что за дурной тон! И галантный приказчик, как говорила эта девица-перестарок, стал человеком после того, как выучили его в приюте Императрицы Марии Федоровны! Старается царица-мать, благодетельница рода человеческого, отмаливает свой страшный грех! Но и ей от возмездия не уйти.

Интересно, зачем Аглая шантажировала его Мегалионом? Корыстный расчет? Надеялась, что он ей даст денег за ее откровения? Хотела завоевать его доверие? Он ведь и так обещал заплатить ей за работу кругленькую сумму. Разве в своем Торжке она может заработать столько? Подрядчики платят мастерицам гроши, вот и бегут они из своего захолустья в столицу, чтобы на приданое накопить… Надеются, что по случаю 200-летия Санкт-Петербурга богачи себе нарядов понашьют со златоткаными вышивками.