Читать книгу "Искупление - Виталий Яковлевич Кирпиченко"

холодный пот.

«Здравствуй, милая, — прошептал тонкими иссохшими губами. — Вот и я! Прими, не гони! Прости!»

Сбросил тяжёлый рюкзак, опустился рядом на прохладную траву. Деревенька как на ладони. Но какая она жалкая. Маленькая, притихшая, боязливая. Избы тонут в траве и кустарниках. Не дымит ни одна труба — знать, некому печи топить. Ничего живого во дворах и на короткой улице!

«Вот так и сочиняются были-небылицы, — рассуждал человек, отрешённо глядя на деревеньку, лишённую видимости жизни. — Поселяются в пустующих избах ведьмы, вурдалаки, привидения. Они пугают случайных людей шорохами в углах отсыревших и прогнивших жилищ, стоном стен, так похожим на стон истомившегося работой крестьянина, что хочется встать, зачерпнуть ковш холодной воды и напоить его, а потом и самому напиться. Интересно, живут ли духи, привидения там, где нет уже ничего живого? Наверное, не живут. Неинтересно — некого пугать. Все боялись встречи с бабкой Солтычихой, а встретившись, опускали глаза долу и шептали что-то похожее на молитвы, только собственного сочинения. «Господи! Спаси, помилуй, помоги! Пронеси нечисть мимо меня и моих близких!» А, собственно, что было страшного в этой Солтычихе? Ничего! Измождённая тяжким трудом крестьянка, у которой только то и страшное, что нос и подбородок, как у ведьмы из сказок, касаются друг друга. Умела править вывихи, поила травами страдающих болезнями «утробы», лечила нашёптыванием детишек «от спуга»… Получается, делала людям добро, а её боялись. Жив ли Харлам? Он, пасека и мёд — как одно целое и необыкновенно сладкое. Харлама никто никогда не видел в деревне, и когда делили мёд по трудодням, мало кто вспоминал и тогда о нём. Улья, шалаш и Харлам жили своей жизнью, жили вдали от деревеньки, где пчёлам было цветочное раздолье, а Харламу — тишина и покой. Прибегали мальчишками на пасеку с одной целью — полакомиться медком, но почти всегда неудачно. Не мог пасечник раздавать не своё добро налево и направо; но во время медосбора менял свои привычки, и тогда босоногая малышня развлекалась куском сот с заполненными ячейками янтарным мёдом, таким ароматным и сладким, что и в сказке не описать. Запах мёда преследовал долго. Может, ещё и оттого, что замурзанные до ушей рты, липкие пальцы и ладони сохраняли этот запах до тех пор, пока не заменяли его другие запахи, менее приятные, но тоже желанные — запах хлеба, молока, оладушек или пирога с морковью. Детство, детство… Что может быть лучше детства? Ничего! У тебя столько нового, неизведанного, непонятного, на что нужно найти ответ, и ты его усиленно и усердно ищешь. И находишь! Правда, не всегда он истина. Чаще — догадка, попытка детского ума объяснить событие по-своему. «Почему ветер дует? — спрашивал Вождь Краснокожих, и тут же давал ответ: — Потому, что деревья качаются!» — человек усмехнулся, вспомнив и героя фильма, и неудачников-похитителей чудо-ребёнка.

Крайняя изба — Сергеевых, — всматривался вдаль человек, прищурив глаза. — А наша стояла рядом. Интересно, осталась ли она, или… Хорошо бы остановиться в своей, пускай бы и ветхой, но своей. Поставлю рядом новый сруб, а в старой будет летняя кухня. Вспашу огородик… К земле потянуло. Картошки посажу, огурчиков выращу, засолю в бочонке, груздочков, конечно же, тоже засолю, да с картошечкой отварной, рассыпчатой… — Человек сглотнул слюну. — Печь надо поставить большую, русскую; хлеб научиться выпекать. У мамы это здорово получалось! Буханки как колёса! Пышные! А запах! Одуреть можно! Краюха такого горячего хлеба и кружка молока — и ты на седьмом небе. Мамины руки пахли хлебом всегда! Что имеем — не храним, — тяжело вздохнул человек, и лицо его потускнело. — Наверное, и могил не найти, кому за ними было ухаживать, кому нужны чужие, тут и за своими не всегда и не все смотрят. Время такое. Какое? Да такое, неудачное. А когда оно было удачное? Это с какой стороны поглядеть на жизнь. Если сыт — удалось время? Ну, не совсем уж так просто надо судить. Боров всегда сыт, но… Хватит рассуждений — топать ещё час, да и там что ждёт — не известно».

Солнце ощутимо припекало открытую шею. Пот разъедал глаза, хотелось умыться холодной чистой водицей. Справа по пути стояла роща.

«Это такими стали деревья! — удивился человек. — Из тоненьких за двадцать лет превратились в настоящую рощу! И озерцо, наверное, сохранилось, что было рядом?» Тянуло завернуть к озерцу, на котором проходили лучшие детские летние денёчки. Шум, гам, плеск воды! Красотища! Но путь ещё далёк.

Человек входил в деревню, когда солнце стояло почти в зените, и было оно белым. Как железо, раскалённое кузнецом в горне, не без помощи, конечно, босоногой шантрапы, вьющейся под ногами кузнеца. Каждому из них хотелось подёргать за жердь, скреплённую с мехами, раздувающими свистящий огонь, готовый расплавить самую терпеливую железяку — подкову, чеку в ось, «костыль», засов…

На улице — ни души. Дорога вдоль деревни заросла травой в пояс, значит, по ней не ездят давным-давно. Изба Сергеевых — нежилая. Окна выбиты, крыша просела, изгородь повалена, калитки нет совсем. С другой стороны улицы изба такая же нежилая.

«Вот и моё «родовое гнездо»«, - человек с трепетом стал всматриваться в то, что было для него всегда родным и близким, но отстояло за тысячи вёрст, отдалялось десятками лет.

«Родовое гнездо», хворое всеми болезнями запущенности, выглядело удручающе. Ни окон, ни дверей. Косые стены, дырявая крыша, пробитый потолок с дырою в высокое небо, нет половиц в прихожей, а в зале они вздыбились и покорёжились. Двор в лебеде и крапиве, вдоль поваленного прясла — лопухи под небо. Глянув туда, где был огород, человек с немалым трудом угадал в чёрной халупе под дранкой былую баню.

«Может, начать с бани, — задумался он. — Её проще привести в подобие жилья?»

Из-под стены бани выскочил и, не спеша, побежал за огороды заяц. Человек улыбнулся и покачал головой.

Он был прав, баню, выходило, проще приспособить для жилья. Оконце с привычно тусклым стеклом цело, дверь надёжно закрывалась, крыша не просела и без дыр в потолке. Правда, запах нежилого… Но его можно быстро выветрить. Печка, с вмазанной в неё бочкой для горячей воды, тоже исправна. Не развалилась от времени. Глянув на полок, человек усмехнулся, очевидно, вспомнив моменты, когда отец стегал его веником и приговаривал: «Не кряхти, как старый дед! А веничек ещё никому не мешал! Привыкай к жару — он пользительный!»

Вынув раму, раскрыв настежь дверь, человек присел на лавку в предбаннике, закурил. Дымок вдохнул жилой дух в сырую темницу.

Колодец, который стоял между избой