Читать книгу "Инка + Дик = ? - Ася Борисовна Горская"

и Борис не смог удержать в себе злой крик:

— И хорошо, что погиб! Теперь я буду такой, как все!

Мама вздрогнула, отдернула руку, словно обожглась о русую голову сына, выпрямилась, в ее потемневших глазах застыл ужас, лицо стало белым, а губы — некрасивыми, лиловыми. Борису сделалось страшно. Ему захотелось снова прижаться к маме, но в этот момент он получил пощечину.

Нет, ему не было больно, скорее обидно и жалко себя: никто на свете его не любил. Борис выскочил на улицу с решением больше не жить. Хорошо бы утонуть, но не насовсем, или с крыши прыгнуть, но не разбиться. Он присел на холодный гранит набережной и задумался.

— О чем мыслишь, Егоров?

Перед ним стоял учитель.

До него у них была математичка. Свой предмет она считала самым главным и любила повторять: «Математика — царица всех наук, понимаете, ца-рица!» Ребята так и прозвали ее — Царица. Молодая, веселая, красивая, и все в классе, особенно девчонки, полюбили ее. Но вскоре Царица вышла замуж и рассталась со школой.

А этого, нового, еще не узнали толком. Строгий, требовательный. Всех по фамилиям называет. Побаиваются его ребята.

— Здесь холодно, Егоров, простудишься.

«Вот и хорошо, что простужусь — ему-то какое дело?» Но оставаться одному не хотелось, он встал и послушно поплелся за учителем в сквер.

Сидели на скамейке. Молчали. Но когда учитель положил на плечи Бориса свою руку, это прикосновение напомнило вдруг, как он, малолетний, скачет по квартире, сидя на широких плечах отца, и весело погоняет: «Но-о, лошадка!» Одно воспоминание потянуло за собой другие... Оказалось, что с отцом связано и много хорошего. Только теперь случившееся дошло до сознания Бориса. Он сжался в комок, чтобы не выдать своего состояния,— и все же не выдержал: зашмыгал носом, всхлипнул, как маленький... А немного погодя, все рассказал сам. Про отца. Про зеленые «Жигули». Про ребят во дворе. Про пощечину.

Выговорился — и вроде бы полегчало. Они погуляли еще. Потом учитель проводил его до самого подъезда. На прощанье по-взрослому пожал руку:

— До встречи, друг мой Егоров,— и, как бы между прочим, добавил: — Перед матерью-то извинись. Плохо ей сейчас.

У Бориса клокотнуло в груди: никто еще не называл его другом.

Он открыл дверь своим ключом, тихонько разделся и на цыпочках вошел в комнату. Мама лежала на диване, но не спала. Видимо, ей было, действительно, плохо. И впервые Борис пожалел не себя, а свою голубую маму, от которой так хорошо всегда пахнет лекарствами.

Говорить ничего не пришлось... Она погладила его по волосам. А он так и проспал эту ночь на диване, не раздевшись, ее чуточку повзрослевший сын.

Знакомый голос возвращает Бориса в класс:

— Дома решите следующие задачи...

Ох, сколько их перерешал Борис за два года, как подружился с учителем. Математика и в самом деле — «царица наук». Понял это Борис благодаря Антону Семеновичу. Если он, Борис Егоров, сделает в жизни что-нибудь значительное, например, откроет новый закон, то непременно назовет его законом Антона Семеновича.

ОДНОКЛАССНИКИ

Инка попала в класс Антона Семеновича, о котором много знала с детства от своих родителей: по письмам, фотографиям, рассказам. Все они воспитывались в одном детском доме, а папа и Антон даже поступали в одно военное училище. Но Антон не стал военным, задумал получить «самую мирную профессию» и уехал в другой город, где был учительский институт. На расспросы товарищей отвечал шутливо:

— Имя-отчество обязывают...

— Так что же, все Михаилы Юрьевичи должны стать поэтами? — сомневались друзья.

А он свое:

— Поэты тоже нужны, но они — роскошь. А учителя — необходимость.

Шутки шутками, но отговаривать не стали. Так разошлись их жизненные дороги.

Когда папа рассказывал про Антона Семеновича, он говорил и про себя, и про маму, и про сотни других своих сверстников, бывших тогда, во время и после войны, моложе Инки и ее друзей. Мама — ленинградка. Она пережила блокаду. Погибли все ее родные. Перед тем, как попасть в детский дом, она долго лежала в больнице, слабая была очень.

И у папы погибла вся семья. Много лет разыскивал Андрейку, младшего брата, по слухам, уцелевшего в партизанском отряде, но не нашел. Тридцать лет уже, как война кончилась, а папа все равно ищет, все равно надеется.

Мама сейчас работает программистом, и Инка знает, что больше всего на свете ей бы хотелось запрограммировать встречу с папиным братом. Если бы это было возможно...

— Ин, здравствуй! Ты чего так торопишься? Рано еще,— Инку догнала Катя Долганова, соседка по парте, худенькая, бледная, миловидная девочка с серьезными глазами. В классе называли ее ласково — Катюня, за мягкий, уступчивый характер. Девочки подружились в первые же дни Инкиного пребывания в новой школе. Катя частенько забегала к Инке, хотя к себе ни разу не пригласила.

— Я заходила за тобой, а ты уже умчалась. В такую-то рань.

— Прости, Катюня. Я всегда мчусь, если о чем-то думаю. Должно быть наоборот: думаешь — идешь медленнее, а я бегу почему-то. Пойдем сквером, поболтаем.

Утро было безветренным, дышалось легко, И шагалось тоже легко. Снег похрустывал под ногами, как морковка на зубах. Девочки шли молча, прислушиваясь к этому размеренному хрусту. Немного погодя, Катя спросила:

— Ин, ты о чем думала?

— Когда, сейчас? О сочинении.

— Нет, раньше, когда бежала.

— О разном,— уклончиво ответила Инка.

— А тему сочинения выбрала?

— Свободную... Только раскрыть ее хочу не в общем, а на судьбе одного человека, понимаешь?

— А-а-а,— протянула Катя,— это у тебя после вчерашнего фильма. Я, когда прочла дневник Анны Франк, неделю ни о чем другом думать не могла. Она все перед глазами стояла...

— А мы бы выдержали, как ты думаешь, Катя?

— Я — нет. Я слабая. Чуть что — слезки на колесках, даже самой стыдно.

— И я не знаю. Когда все хорошо, трудно представить, что может быть иначе. И те ребята не думали, что им выпадет такое испытание.

Девочек догнали одноклассники.

— Привет, подружки! В обществе секретов нет,— это представился Валерка Топорков, широкоплечий, скуластый, с игриво-насмешливым выражением темных, широко поставленных глаз.

— А ты чего не здороваешься? Пожелай девочкам доброго утра и хороших отметок,— бравым голосом, не допускающим возражений, посоветовал он товарищу.