Читать книгу "Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин"

это обусловливало буржуазное опошление обновленческих идей. Если внимательно читать обновленческие документы (типа «Записки 32 петербургских священников», появившейся в 1905 году) и резолюции епархиальных съездов этого периода, можно легко заметить, как великие идеи Вл. Соловьева об универсальном, всестороннем духовном обновлении заменяются требованиями об ограждении прав приходского духовенства. «Палящее дыхание религиозной муки» неожиданно превращается в скулеж по поводу мелких доходов сельских батюшек, а все грандиозное дело церковного обновления оборачивается, по меткому выражению епископа Антонина, в «стачку попов, бунтующих против своего начальства».

В этой атмосфере формировалось мировоззрение будущих деятелей обновленческого раскола.

Александр Иванович Введенский — главный лидер и самый значительный обновленческий теоретик — до конца своей жизни (несмотря на мгновенные изумительные взлеты) все же оставался типичнейшим представителем того церковного интеллигентского либерализма, который сформировался в предреволюционные годы и который иногда колко назывался «церковным кадетством»[1].

Александр Иванович Введенский, который начал свою деятельность в предреволюционные годы, а затем стал центральной фигурой обновленческого раскола, является в то же время связующим звеном между дореволюционным реформаторским «новоправославным» движением и обновленческим расколом. К характеристике этого во всех отношениях замечательного человека мы сейчас и обратимся.

Он родился в г. Витебске 30 августа (12 сентября н. с.) 1889 года в семье учителя латинского языка, вскоре ставшего директором гимназии. В честь Александра Невского, память которого празднуется в этот день, новорожденный назван был Александром. Будущий вождь обновленческого раскола был обладателем не совсем обычной родословной. Его дед Андрей был псаломщиком Новгородской епархии; по слухам, он был крещеным евреем из кантонистов. Человек порывистый и необузданный, Андрей к концу жизни стал горьким пьяницей и погиб при переходе ранней весной через Волхов; семейное предание рассказывает, что, цепляясь за ломкий вешний лед и уходя под воду, псаломщик читал себе отходную. Его сын Иван Андреевич Введенский получил от своего отца противоречивое наследство: духовную фамилию Введенский и ярко выраженную иудейскую внешность; необузданно пылкий нрав и блестящие способности. Окончив Духовную семинарию, сын сельского псаломщика поступил на филологический факультет Петербургского университета и затем надел вицмундир гимназического учителя. В памяти Александра Ивановича осталось, как его отец дослужился до звания действительного статского советника и как ликовала по этому поводу вся семья: выделившись из «колокольного» дворянства, Введенские юридически причислялись к «благородному» русскому сословию, хотя настоящие дворяне, разумеется, с иронией поглядывали на своих новых собратьев. Мать будущего обновленческого первоиерарха Зинаида Саввишна была обыкновенной провинциальной дамой среднего буржуазного круга, незлой и неглупой. Быт семьи директора витебской гимназии мало чем отличался от быта тысячи подобных провинциальных семейств, раскиданных по бесконечным русским просторам, все члены этой семьи были самыми обыкновенными средними интеллигентами; на этом фоне неожиданно, как метеор, сверкнула яркая талантливая личность, в которой самым причудливым образом переплетались самые, казалось бы, несовместимые черты.

С недоумением смотрели на него родные и знакомые; все поражало их в странном мальчике. Наружность отдаленных еврейских предков неожиданно повторилась в сыне витебского директора в такой яркой форме, что его никак нельзя было отличить от любого из еврейских детишек, которые ютились на витебских окраинах; он был больше похож на еврея не только чем его отец, но и сам его дед. Задумчивый и вечно погруженный в книги, он как-то странно выходил моментами из своего обычного состояния молчаливой замкнутости, чтобы совершить какой-либо эксцентрический, сумасбродный поступок. «Введенский — странный, странный ребенок», — говорили о нем гимназические учителя, коллеги папаши. Но всего страннее была религиозность, экстравагантная, порывистая, неудержимая… она началась в раннем детстве; с семи лет с ним произошло что-то необычное, диковинное, о чем он говорил потом очень редко, как-то вскользь, с большой неохотой. «Семи лет я имел видение в храме», — сказал он мне однажды, когда мы говорили о книге Джемса «Многообразие религиозного опыта», и тотчас перевел разговор на другую тему. Не было в городе более религиозного гимназиста, чем Саша Введенский; каждый день перед гимназией он посещал раннюю обедню; во время литургии приходил в экстаз, молился с необыкновенным жаром и плакал; худое тело высокого не по летам гимназиста сотрясалось от рыданий, а молящиеся, вероятно, смотрели на него с изумлением и про себя говорили: «чудак, юродивый!» И дома он много и долго молился. Однажды попалась ему книга — «Идиот» Достоевского, и он прочел ее залпом, не отрываясь, в один присест. Девяти лет прочитал он роман «Воскресение» в запрещенном заграничном издании и послал в Ясную Поляну негодующее послание; обиделся за главу о евхаристии. Еще в раннем детстве он выучился (очень легко и быстро) играть на рояле и уже в одиннадцать лет разыгрывал довольно сложные вещи, так что многие считали его вундеркиндом. Очень рано потерял он отца, но отцовскую смерть перенес довольно равнодушно, зато еще более привязался к матери, которую нежно любил до самой ее смерти (в 1939 году), и, пользуясь правами епископа, после ее кончины причел ее к лику блаженных.

По окончании гимназии Александр Иванович поступает в Петербургский университет (на филологический факультет), и с этого времени сразу же в его жизни наступает период бурной деятельности. Так же, как в Витебске, каждый день он бывает в церкви, в храме Великомученицы Екатерины на Васильевском острове; с удивлением хозяйка квартиры (он жил на 1-й Линии) отмечает, что в комнате молодого студента всегда горит лампада. В университете он увлекается больше всего философией (тогда историко-филологический факультет был одновременно и философским). «Есть только две области после религии, которые доставляют наслаждение: гносеология и музыка», — часто говорит он впоследствии. И музыкой занимается он неустанно, с увлечением, не знающим границ, каждый день по три-четыре часа играет на фортепиано, разучивая Шопена и Листа, которые на всю жизнь остались его любимыми композиторами. В 1910 году совершил он летом, вместе со своим товарищем, молодым студентом консерватории певцом Ливером, гастрольную поездку по провинции, заезжая в самые глухие губернские и уездные уголки. Через пятнадцать лет (в 1925 году) совершил он по примерно тому же маршруту другое турне в качестве митрополита-апологета, только на этот раз он не играл на рояле, а потрясал стены филармоний и провинциальных лекториев своими речами на диспутах.

В университете у Введенского был близкий друг однокурсник Владимир Пишулин — тоже экзальтированно-религиозный юноша монашеского типа: впоследствии Введенский сделает его священником и епископом, а потом (14 августа 1926 года) его бывший товарищ со слезами, публично, в храме, отречется от него и его дела и будет