Читать книгу "Когда Венера смеется - Стивен Сейлор"

внезапно оживилось. Голос у него был высокий и как-то чересчур нежный, словно его руки. Пожилая женщина замерла и выдавила «Нет!» хриплым шепотом. Она нервно перебирала руками и наконец принялась кусать ноготь большого пальца. Я пожал плечами.

— Что касается меня, то мне просто необходимо согреться, чтобы выгнать холод из костей. Белбон, скажи кому-нибудь из рабынь, чтобы принесли сюда вино и воду. И может быть, что-нибудь перекусить? — Я вопросительно посмотрел на своих гостей.

Молодой человек просветлел и энергично закивал. Женщина вспыхнула и ударила его по руке, заставив заморгать. «Ты что, с ума сошел?» — сердито прошептала она. Мне показалось, я уловил легкий акцент, и пытался сообразить, какой местности он мог принадлежать, когда в желудке у моей гостьи громко заурчало.

— Да, конечно, разумеется, — пробормотал юноша. Он тоже говорил с акцентом, едва уловимым, но явно восточным. Это было любопытно, потому что только римские граждане носили тогу. — Не надо еды, спасибо, — произнес он.

— Какая жалость, — сказал я, — потому что у нас как раз осталось от завтрака несколько очень хороших пирожных, приправленных медом и перцем по египетскому обычаю. Моя жена родом из Александрии, знаете ли. Я и сам в молодости провел там некоторое время — тому уже, наверное, лет тридцать. Египтяне славятся своей мягкой выпечкой, как вам наверняка известно. Моя жена рассказывает, что в устье Нила жил пекарь, который открыл секрет дрожжевого теста и посвятил свой первый каравай великому Александру, когда тот основал свою столицу.

Уголок рта женщины начал кривиться. Она потянула край своей мантии, чтобы спрятать глаза, но я успел перехватить устремленный на меня взгляд, не менее горячий, чем уголья жаровни. Лицо маленького юноши потеряло следы оживления и снова замерло.

Белбон вернулся с небольшим раскладным столиком, который установил между нами. Следом за ним рабыня внесла три чаши и два кувшина, один с водой и один с вином. Девушка наполнила каждую чашу вином и вышла, предоставив мне решать, в какой пропорции вино следует разводить водой.

— Что касается меня, то в холодные месяцы года я предпочитаю пить вино неразбавленным, — сказал я, наклоняясь вперед и наливая всего глоток воды в ближайшую ко мне чашу. — А вы? — Я посмотрел на молодого человека. Он вытянул вверх указательный палец и прижал большой к его последнему сочленению. — Значит, на один сустав, — сказал я, наливая ему воды. Затем я обратился к его спутнице: — Ты так и не присоединишься к нам?

Она заколебалась, затем повторила жест молодого человека. Мне снова бросились в глаза обкусанный ноготь и грубая, иссушенная солнцем кожа ее рук.

— Вы не пожалеете, — сказал я. — Это из моих личных запасов. Я все еще храню несколько кувшинов вина, оставшихся от моей краткой попытки стать землевладельцем в Этрурии, которую я предпринял несколько лет назад. Это был чудный год — в том что касается вина, по меньшей мере. — Я передал им чаши. Прежде чем я успел опомниться, женщина быстро поставила чашу, которую я ей протянул, на стол и взяла мою.

— Я передумала, — хрипло прошептала она. — Мне тоже хочется поменьше воды. Если вы не возражаете.

— Разумеется, нет. — Я поднял оставленную ею чашу и поднес ее к губам, чтобы насладиться запахом букета.

Она внимательно следила за моими действиями и тоже поднесла вино к своему мясистому носу, настороженно принюхиваясь, даже не пытаясь изобразить на лице удовольствие, ожидая, пока я отопью, чтобы лишь после этого сделать то же самое. Момент был абсурдным, словно сцена из пошлой комедии, с тем лишь различием, что не было публики, чтобы освистать нас за слишком прямолинейное исполнение ролей.

Наконец я приложил чашу к губам и выпил, оставив вино на губах, прежде чем облизать их, чтобы показать — я проглотил свою порцию. Лишь после этого женщина осторожно отпила из своей чаши. Ее спутник, наблюдавший за этой пантомимой, словно ожидая разрешения, поднес свою чашу ко рту и осушил ее одним глотком.

— Замечательно! — воскликнул он, причем голос его соскользнул в еще более высокий регистр. Он прочистил горло. — Замечательно! — повторил он голосом более низким, но все же характерно женским.

Мы в молчании пили вино, прислушиваясь к треску жаровни.

— Я вижу, вы достаточно осторожны, чтобы сразу выбалтывать цель своего визита, — сказал я наконец. — Может, вы начнете с того, что назовете мне свои имена?

Юноша посмотрел на женщину, которая отвернулась от огня и спрятала лицо в тени. Тогда маленький человечек поднял глаза на меня.

— Никаких имен, — мягко сказал он. — Пока.

Я кивнул.

— Как пожелаете. Да и что такое имя, в конце концов? Имена — всего лишь одежды, вуаль, которую люди надевают и снимают. Маскировка, если угодно. Вы не согласны?

Юноша смотрел на меня горящими глазами: был ли он заинтересован или просто выпил свое вино слишком быстро? Его спутница продолжала держаться в тени, но я опять почувствовал на себе ее взгляд.

— Имя не то же самое, что вещь, — прошептала она наконец.

Я снова кивнул.

— Именно этому меня учили много лет назад — кстати, когда я жил в Александрии. Однако, не называя имен, мы не сможем беседовать о вещах, которые эти имена представляют.

Шерстяная мантия величественно кивнула.

— Вещь может иметь одно имя на греческом языке, другое — на латинском, — продолжал я. — Но сама вещь при этом не меняется. А то, что справедливо для вещей, справедливо и для людей. Например, египетский царь Птолемей остается египетским царем Птолемеем, назовем ли мы его греческим словом «базилевс» или римским словом «рекс».

Женщина в столе коротко втянула воздух и вот-вот было собралась заговорить, но промолчала.

— То же и в отношении самих богов, — продолжал я. — Римляне называют отца всех богов Юпитером; греки величают его Зевсом. Слово «Юпитер» является звукоподражанием шуму молнии, когда она бьет в землю, а «Зевс» передает удар грома, рассекающего воздух. Так имена передают уху то, что видит глаз и воспринимает душа человека, хотя бы и в несовершенном своем виде.

— Именно! — прошептала гостья. Голова ее наклонилась, и снова показались глаза, разглядывающие меня с оживлением, которое охватывает учителя, которому ученик пересказывает давно полученный, но все еще не позабытый урок.

— И все же имена — это не сами вещи, — сказал я, — и как бы ни увлекало нас изучение имен, лишь изучение вещей — точнее, изучение того, как человек воспринимает вещи, — должно занимать того, кто хочет постичь тайны философии. Вот пример: я вижу пламя этой жаровни, но как я могу быть уверенным, что оно существует?

Юноша, который успел