Читать книгу "Определенно голодна - Челси Саммерс"

один мужчина не натянет на себя атласную сорочку, если не желает, чтобы его прибрали к рукам. — Я таких называю отдыхающими стервами. Забавно.

Я взглянула на него, приподняв бровь.

— Погоди, малыш, ты еще увидишь все это в полный, твою мать, рост.

Чуть позже, но именно что чуть, я исследовала рот этого молодого человека своим языком и пальцами, на вкус он оказался как скучный бурбон. Затем его рот испробовал лимон и соль моей устрицы — и то был вкус множественного оргазма и бреда.

Весь этот молодой человек был таким длинным и кремовым — просто восторг. Настоящая пикантно-сладкая печенька для оргазмов. Его удивительно хорошо воспитала мать-одиночка, эмигрировавшая в Британию из СССР, женщина, бесспорно обладавшая хорошим состоянием и тонким вкусом. Как если бы он был воспитанником Джиджи, известной модели, а сама Джиджи жила в Советском Союзе и ходила в наложницах у неизвестного партийного функционера. Так вот, этот молодой человек днем занимался хедж-фондами, а по ночам писал стихи. Его длинные пальцы стучали по клавиатуре, ведь перья слишком сложны и претенциозны.

Так много можно узнать о человеке, с которым просто хочешь потрахаться.

Оглядываясь назад, я понимаю, что должна была все знать. Должна была знать хоть что-то. Но, видите ли, остальные мужчины были совсем другими. Годами я строила с ними близкие отношения. Огромные просторные поместья нашей общей истории со сводчатыми потолками и сумеречными подвалами, тайными комнатами и библиотеками, набитыми книгами, которые мы вместе читали, затаив дыхание, по вечерам. Вместе с Джованни, Эндрю, Джилом и Марко мы возводили дворцы нашей памяти, пристраивая к ним то одно, то другое крыло, добавляя комнаты и мансардные окна, временем расширяя барочные пространства и разделяя наш опыт друг с другом. С Джованни, с Эндрю, с Джилом и — особенно — с Марко. Я провела с ними большую часть своей жизни, даже если с каждым из них в отдельности мы вместе были слишком недолго, но соприкасались столь часто, что возникала иллюзия непрерывности.

А со временем это и вовсе стало казаться сплошным постоянством.

И вот этот молодой человек по имени Казимир — кстати, одно имя уже могло подсказать, потому что в весьма приблизительном переводе оно означает «разрушитель мира», — так вот, этот молодой человек был для меня ровным счетом ничем, одной-единственной точкой в азбуке Морзе всей моей жизни, причем такой точкой, которую и при чтении-то не заметишь. Краткой фонемой, обособленным обстоятельством, висячей строкой в наборном листе. Незавершенной мыслью он был. Когда этот бледнокожий русский взял меня за руку и повел в свою комнату, я даже не услышала предостерегающего писка. Я вообще ничего не слышу, когда мужчина хватает меня за волосы и тянет мою голову назад. А ведь я должна была услышать. Должна была догадаться. Но не произошло ни того, ни другого.

На самом деле любовь — это аромат знакомого тела, прикосновение руки, размытое лицо в дымке света. С появлением слов любовь обостряется. И тогда можно ее описать, объяснить, рассказать о ней. А со временем одна любовь накладывается на другую — любовь матери и любовь отца, любовь любовника и любовь друга, и даже любовь врага. Такой затейливый коллаж, хаотичное смешение ощущений и прикосновений, улыбок и рыданий в темноте, секретных удовольствий и разрывающей сердце боли, невыносимой близости и признаний взахлеб. Одна любовь накладывается на другую, как чистые страницы в рабочей тетради по анатомии, сквозь которые видятся только отдельные части картинок. Когда приходят слова, любовь пишет и переписывает, оставляя на полях заметки, нетвердые почеркушки, сделанные вашей собственной нетвердой рукой. Лишь со временем любовь превращается в плотную рукопись, эпичный палимпсест, где один текст наложен на другой, как одна любовь наложена на другую — тяжелую, горячую, источающую запах развороченной постели. Этакие нечитаемые уже страницы, беспорядочные слова.

Я не любила Казимира. У наших отношений был совсем другой текст, вовсе не про любовь, да и жили они не в этой стране. Так что, когда Казимир, кремовый и атласный, пришел ко мне со своими неуклюжими разговорами, я должна была услышать. И теперь я оглядываюсь на дела всей моей жизни и думаю, что я должна была это знать, должна была предвидеть, должна была услышать. Но я не знала, не видела и не слышала ничего.

Вместо этого я просто трахнулась с Казимиром в номере отеля на кровати, которая так уютно устроилась в нише, точно широкий белый язык в закрытом зеве. Кроме прекрасных белых рук, у этого молодого русского был самый прямой и тонкий член, какой я видела в своей жизни. Узкий, точно линейка, и такой же ровный. В тот вечер мы трахались примерно час, а затем заказали ужин в номер — еду и напитки. Я проголодалась. К несчастью, я велела официанту вкатить тележку прямо в номер. Потом, позже, он, конечно, вспомнит меня, завернутую в простыню, и даст показания в суде.

Тогда всякая шушера просто преследовала меня. Официант, обслуживавший нас. Видеокамеры в вестибюле отеля, лифтах и коридоре. Бармен в шелково-шоколадном баре, так искусно смешивавший «Оживитель трупов № 2». Все они сговорились против меня: давали показания, помещали в точное время и место и заставляли снова и снова совершать определенные действия. Позже, много позже я увижу зернистые черно-белые кадры, на которых мы с Казимиром на ощупь пробираемся по коридорам отеля, целуемся в лифте, устраиваем эротические сеансы, совершенно неподобающие для общественного места. В пятьдесят один я выгляжу вполне еще ничего, даже удивительно. У меня впечатляющие скулы.

И сама я не настолько глупа, чтобы убивать Казимира в его номере. Возможно, от похоти меня подвело зрение, но я не сумасшедшая. И, если честно, я даже не собиралась этого делать. Женщине вообще непросто взять и убить мужчину.

Ну так и почему же я сделала это, спрашивается? О, Казимир, ты был моим малышом, экраном, на который я проецировала свои желания, высокие, светящиеся, серебристо-мерцающие. В ту первую ночь я оставила тебя, сонного, в номере отеля на скомканных простынях, засыпанных крошками. Рассвет едва занимался, солнечный свет осторожно скользил меж небоскребов. Швейцар придержал мне дверь. Я вышла в опаловое раннее утро, остановила такси и уехала.

И я могла бы тогда все оставить как есть. Да легко могла. В действительности ошибкой был не этот, мать его, Казимир. Ошибкой было трахнуться с ним снова. И снова. И снова. Этот акт я должна была совершить только раз, бросить вызов смерти в номере отеля с высокими потолками. Но мне было скучно. Или я растерялась. Или меня впечатлили его зубы. Или он стал помутнением