Читать книгу "Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго"

Но вот входит дон Нуно да Кунья, епископ-инквизитор, а с ним старик францисканец. Между моментом их прихода и моментом, когда будет изложена цель визита, сложные поклоны и приветствия, оба замирают, пятятся, соблюдая ритуал, в подробности коего мы входить не будем, поскольку епископ торопится, а монах объят священным трепетом. Дон Жуан V и инквизитор отходят в сторону, и говорит инквизитор, Этот монах, брат Антонио ди Сан-Жозе,[6]поведал я ему о печали вашего величества из-за того, что нет детей у госпожи нашей королевы, и просил я его молить Господа о ниспослании наследников вашему величеству, и отвечал он мне, что будут у вашего величества дети, коли вы, государь, того пожелаете, и тогда спросил я его, что хочет сказать он такими темными словами, ибо всем ведомо, что желает ваше величество иметь детей, и отвечал он мне на то ясно и понятно, коли ваше величество даст обет возвести монастырь в селении Мафра, пошлет вам Бог наследников, и, сообщив это, умолк дон Нуно и кивком подозвал францисканца.

Спросил его король, Правда ли то, что узнал я сейчас от его преосвященства, стало быть, если дам я обет возвести монастырь в Мафре, будут у меня дети, и монах ответил, Правда это, государь, но в том лишь случае, если будет монастырь францисканским, и снова спросил король, Откуда вы знаете, и брат Антонио отвечал, Знаю, а откуда, и сам не ведаю, я лишь уста, коими глаголет истина, коли веруешь, больше и ответить нечего, постройте, ваше величество, монастырь, тогда будут дети, а не будете строить, все в воле Господа. Мановением руки отпустил его король, а затем осведомился у дона Нуно да Куньи, Добродетелен ли этот монах, а епископ ответил, Добродетельней никого у них в ордене не сыщешь. Тогда дон Жуан, пятый носитель сего имени, удостоверившись, что не зря возьмет на себя обязательство, возвысил голос, дабы ясно слышали все присутствовавшие и наутро стало бы известно обо всем в столице и в королевстве, Даю обет, и вот мое королевское слово, что построю своим радением францисканский монастырь в селении Мафра, если в течение года, считая с нынешнего дня, королева родит мне ребенка, и все сказали. Да услышит Господь слова вашего величества, и никто не мог взять в толк, кто же или что в сем случае подвергнется испытанию, то ли сам Господь Бог, то ли добродетель брата Антонио, то ли мужская сила короля, то ли покуда не проявившаяся способность королевы к деторождению.

Дона Мария-Ана беседует со своей главной камеристкой, португалкой маркизой ди Уньян. Они уже обсудили благочестивые дела за нынешний день, поговорили о посещении монастыря Непорочного зачатия, что в Кардайсе, принадлежащего ордену босоногих кармелиток, и о девятидневных стояниях в честь святого Франциска Ксаверия, которые начнутся завтра в церкви Святого Роха, разговор, достойный королевы и маркизы, душеспасительный и в то же время слезливый, когда произносят они имена святых, сокрушенный, когда заходит речь о мученичестве либо об особых покаяниях, кои налагают на себя монахи и монахини, пусть это всего лишь тяготы поста или тайные муки, причиняемые власяницею. Но король уже повелел доложить о себе, он идет к супруге, и дух его распален, взбудоражен мистическим сопряжением плотского долга и обета, что дал он Богу через посредничество и по предстательству брата Антонио ди Сан-Жозе. Вместе с королем вошли два камердинера, они освободили его от лишних одежд, маркиза таким же манером помогла королеве, как женщина женщине, ей пособила еще одна дама, графиня, да вторая главная камеристка, не менее именитая, прибывшая из Австрии, в опочивальне сущая ассамблея, их величества приветствуют друг друга, церемониям нет конца, но вот камердинеры удалились в одни двери, дамы в другие, камердинеры будут ожидать в передней, дабы проводить короля в его покои, принадлежавшие во времена короля-отца королеве-матери, и тут пускай себе приходят дамы, дабы получше укрыть дону Марию-Ану пуховиком, который она тоже привезла из Австрии и без которого не может спать ни зимою, ни летом. Из-за этого самого пуховика, удушливо-жаркого даже в холодную февральскую пору, дон Жуан V и не проводит всю ночь возле королевы, хотя вначале проводил, покуда новизна превозмогала ощущение неудобства, и неудобства немалого, ибо король был весь в поту, своем и королевином, а королева, укутавшись с головой, прела в смеси запахов и испарений. Дона Мария-Ана приехала не из жаркой страны, она не переносит здешнего климата. Она с головой накрывается широченным и пышнейшим пуховиком и замирает, свернувшись клубочком, точно крот, наткнувшийся на камень и раздумывающий, в какую сторону повести дальше подземную галерею.

Король и королева облачены в длинные сорочки, волочащиеся по полу, сорочка короля касается пола вышитой каймой, сорочка королевы стелется по полу на добрую пядь, дабы не было видно кончиков ног, большого пальца или прочих, из всех известных проявлений бесстыдства это самое рискованное. Дон Жуан V ведет дону Марию-Ану к кровати, держа ее за руку, словно кавалер даму во время танца, и, прежде чем по ступенькам взобраться на ложе, оба, каждый со своей стороны, преклоняют колени и читают молитвы, необходимая мера предосторожности, дабы не умереть без покаяния во время плотского совокупления, а также дабы эта новая попытка увенчалась успехом, и в этом смысле у дона Жуана V есть двойная причина надеяться, он уповает на Бога и на собственную силу, а потому с удвоенной верой молит Господа о наследнике. Что же касается доны Марии-Аны, надо полагать, она просит тех же милостей, если только нет у нее особых причин не желать таковых, но это уже тайна исповеди.

Вот они возлегли. На кровать, доставленную из Голландии, когда королева прибыла из Австрии, кровать заказал сам король, она обошлась ему в семьдесят пять тысяч крузадо,[7]ибо в Португалии нет столь изощренных искусников, а если б и нашлись, им бы, само собой, столько не заплатили. Неискушенному оку и не распознать, точно ли из дерева сие великолепное сооружение, обтянутое роскошным штофным шелком, затканным и расшитым золотыми цветами и замысловатыми узорами, а о балдахинной ткани и говорить нечего, хоть на облачение для самого Папы. Когда кровать поместили в опочивальне, клопы в ней еще не завелись, она ведь была новешенькая, но потом появились, оттого что ею стали пользоваться, от телесного тепла, пробрались из других дворцовых покоев либо из города, поди знай, откуда берутся эти твари, а поскольку кровать сработана из таких дорогих материалов и так изукрашена, нельзя было опалить ее с помощью горящей тряпки, дабы выжечь нечисть, и осталось одно только средство, да и то бесполезное, платить святому Алексию пятьдесят реалов в год, может, избавит королеву и всех нас от бича сего и от расчесов. В те ночи, когда приходит король, клопы начинают истязать королеву попозже, потому что, пока он здесь, тюфяки колышутся, а эти насекомые любят покой и спящих людей. А на ложе короля другие клопы дожидаются причитающейся им порции крови, которая, по их суждению, не лучше и не хуже, чем кровь других жителей, будь она голубая или естественного цвета.