Читать книгу "Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин"

размазывался и отказывался оттираться. Старшаки хватались друг за друга, сотрясаемые хохотом.

— Слышь, свинота, че надо сказать, когда пацаны тебе вкуснячку подгоняют? — вдруг гулко сказал Сися. Он больше не смеялся.

Пух стиснул зубы и с ненавистью уставился на своего мучителя.

— Я не по-о-онял, — с наигранным удивлением протянул отсмеявшийся Бурый. — Ты че, оглох, мудила?

— Не буду, — Пух впервые за последние несколько минут заговорил. Тихо, испуганно, сквозь зубы — но недвусмысленно.

— Нет, будешь, — спокойно сказал Сися, но на виске у него задергалась вена. — А то я тебя покалечу.

Бурый осторожно покосился на товарища.

— Слышь, Сисян, да хуй с ним, че с лохом рамсы катать…

— Завали.

Бурый испуганно заткнулся — он знал, чтó бывает, когда братана начинает вот так потряхивать.

— Ты, лошара, должен знать, — продолжал Сися, глядя в глаза парализованной ужасом жертве, — как с дядей надо разговаривать. Говори спасибо, а то я тебе лицо оторву.

Пух, ненавидя себя, своих мучителей, свою жизнь в целом и это конкретное ее утро в частности, выдавил:

— Спасибо…

Из Сиси как будто разом выкачали воздух. Он прикрыл глаза и вяло махнул рукой:

— Пиздуй отсюда.

Они с Бурым моментально потеряли интерес к жертве и возобновили прерванную беседу о новом боевике с Ван Даммом «Универсальный солдат» — теперь уже Аркаша не существовал в их мире, а не наоборот. Пух наконец отмер, отшвырнул в сторону листья и побежал — мимо серого Немецкого дома, мимо красной военной части, мимо белого памятника молодому Ленину по направлению к желтой школе № 43 имени В.И.Невского, что на углу Буденновского проспекта и проулка с нелепым вычурным названием «улица Греческого города Волос».

2

Ольга Васильевна, пожилая учительница истории, фланировала между партами, наряженная в свой обычный вязаный свитер неопределенно-зеленого цвета, несмотря на южную сентябрьскую жару. Восьмой «А» историчку не особо любил, но и ненавидеть ее было не за что — тем более что весь объем концентрированной детской ненависти был направлен на жирную завучиху по воспитательной работе Наталью Олеговну и натуральную садистку, химичку Ольгу Валерьевну. Из всего спектра возможных эмоций историчке доставалось снисходительное равнодушие.

— …Танаис был одним из крупнейших и важнейших торговых и культурных центров Приазовья. Город был основан греками ориентировочно за триста лет до нашей эры на правом берегу реки, известной нам сегодня, ребята, как?..

Пух, которого всё еще душила ненависть, хмуро слушал равномерный гул Васильевны. Историю он любил — в основном из-за того, что все войны, завоевания и прочие волнения остались в прошлом, где им самое место. На сегодняшний момент у истории был счастливый конец: человеческая цивилизация умудрилась не погибнуть в мировых войнах, родители родителей его родителей благополучно родились и прожили достаточно долго для того, чтобы генеалогическое древо семьи Худородовых принесло плод в виде него, Аркаши, более известного как Пух. «Точнее, как Жиртрест», — поправил писклявый внутренний голос, по кругу переживавший недавнее унижение и мешающий сосредоточиться на истории родного края.

Пух нервно зевнул. Позднее утро сменилось ранним сентябрьским днем — нехарактерно жарким даже для почти субтропического Ростова-на-Дону. Класс будто закутали в невидимое душное одеяло; даже самые отъявленные возмутители спокойствия молча потели за своими партами. Аркаша вспомнил, как в позатом году родители возили его на выходные в Санкт-Петербург — посетить, как выражался профессор Худородов, «колыбель революции». Колыбель запомнилась Аркаше пронизывающим ледяным холодом, висящим прямо над головой черным небом и световым днем, длившимся минут пятнадцать. Пух рефлекторно поежился. Лучше уж потеть!

Историчка прошла мимо его парты, сделала еще несколько шагов и остановилась напротив Крюгера — лучшего (и единственного) друга Пуха, фамилия которого была вовсе не Крюгер. Ольга Васильевна, как это было у нее заведено, цепко взяла Крюгера за плечо — увидев это, Пух сжался в предчувствии неизбежного.

— Сегодняшнее название реки, на которой был возведен Танаис, скажет нам… — она выдержала паузу и уставилась на Крюгера, словно впервые его увидев. — Может быть, ты, Витя?

— А че сразу Витя?! — Крюгер вскочил на ноги, выдравшись из учительской хватки.

В классе захихикали; кто-то преувеличенно громко охнул. Ну, поехали, подумал Пух. Историчка, впрочем, улыбнулась:

— А потому, Витя, что ты должен знать историю родного края. Ну же! Не тушуйся!

Крюгер хотел сказать какую-то гадость, но вдруг замер, что-то вспомнил и нехотя шевельнул губами.

— Погромче, Витя! Ребятам не слышно!

— Донец! — рявкнул Крюгер.

Ольга Васильевна поправила:

— Не просто Донец, а Мертвый Донец.

Как по сигналу, в воздух взметнулась рука Юльки Селиверстовой — будущей медалистки, как называли ее учителя, и дуры носатой, как называли ее одноклассники. Историчка благосклонно кивнула, разрешая говорить. Селиверстова вскочила:

— Ольга Васильевна, а почему он Мертвый?

— По всей вероятности, речка в какой-то момент пересохла… Или нет! Какая разница! Это не имеет отношения к теме сегодняшнего урока! Сели оба!

Пух вяло удивился злобному тону исторички, уже возобновившей свой бубнеж про культурный центр Приазовья, но быстро отвлекся на галерку, где происходили какие-то телодвижения. Аркаша аккуратно покосился в сторону предпоследней парты, за которой сидел новенький по прозвищу Новенький — прямая спина, ничего не выражающее бледное лицо с прыщом на подбородке. Как его там?.. Вроде Степан. Точно: Степан Петренко! Или Романенко — Пух сложно запоминал нейтральные фамилии. В общем, Новенький. Он был странный: ни с кем не общался, постоянно молчал, был одет в какие-то обноски неопределенного цвета. Шпанистые одноклассники и пацаны постарше поначалу пытались его драконить, но это им быстро надоело — на унижения и даже побои Новый не реагировал вообще никак. А в чем, спрашивается, удовольствие от мучения жертвы, если она даже не пытается огрызаться?..

Иного мнения на этот счет придерживался только обитатель последней парты Сережа Питон — длинный соплеобразный мальчик, постоянно шмыгавший носом. Питон был парией другого рода — его не трогали больше из омерзения. Зато он трогал всех.

— Слышь, притырок, — прошипел он в спину Новенького, предварительно убедившись, что Ольга Васильевна находится на другом конце класса.

«Только не ведись, только не ведись», — в голове у Пуха крутилось заклинание-оберег.

Степан продолжал сидеть, глядя прямо перед собой.

Питон ткнул его в спину острием шариковой ручки.

«Просто притворись, что его нет, — мысленно кричал Пух. — Нет, и всё! Он тебе просто мерещится!»

— Что тебе надо? — полушепотом сказал себе за спину Новый, очевидно не обладавший даром телепатии.

Глаза Питона торжествующе вспыхнули.

— Чтоб ты сдох, как тот Донец!

Шутка была так себе, но вокруг захихикали.