Читать книгу "Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов"

как раз был

тот дом, тот, в котором как раз жил тот, тот, ради которого внучка Лиза была

готова на всё.

Дом ничем примечательным не был, стоял себе, как и другие и, как все,

ждал, ждал, когда выйдет его срок… стоял себе и ждал.

Из него (из последнего дома), из дверей на улицу, каждый день, утром,

выходил молодой человек (тот молодой человек, для которого внучка была

готова на всё) и, каждый же день вечером, не дёргая за шнурок и не вставляя

большой ключ, совсем, как господин Кабальеро (совсем, да не совсем), входил в

те же двери. Не совсем потому, что перед господином Кабальеро двери

открывались сами, а молодой человек открывал их сам.

Господин Кабальеро (ещё, люди его называли «Репейное Семя») жил в

предпоследнем доме, по улице Тупичковой, направо, и этот дом, как говорили

люди, был странненький (не старенький, а странненький) – странненький в том

смысле, что в нём, внутри, никогда никого невозможно было заметить…

жильцы такие тихие ли?..

Люди-соседи, которые, как всякие соседи хотели знать что-нибудь о соседях,

видели, конечно, как иногда бывало, из парадных дверей, украшенных двумя

деревянными резными рогатыми сатирами, выходила дама в жёлтом, цвета

Куриной слепоты, платочке, похожая на домохозяйку ли, домоправительницу, на

кастеляншу, ключницу, экономку ли? – выходила с плетёной корзинкой и

возвращалась через какое-то время и, не дёргая за шнурок, чтоб кто-то открыл

ей дверь, сама открывала её, вставив в замочную скважину старинный ключ,

больше похожий на ключ от городских ворот.

Реже, но тоже бывало, выходил из дому господин – всегда с зонтом, который

служил ему тростью и всегда в накидке ли, камале, пелерине ли – в наше время

таких не носят, а носили когда-то в незатейливые английские и испанские

времена граждане, хоронясь от дождя и сэры или испанские кабальеро (отсюда

и Кабальеро). Перед господином Репейное Семя, когда он возвращался, двери

открывались без шнурков и ключей – сами.

Кастелянша ходила с плетеной корзинкой на рынок; на рынке,

прогуливалась от прилавка к прилавку, от корзины к корзине, при этом –

говорили – не спрашивала «сколько стоит?» или «за сколько отдадите?», а так…

и, напрогуливавшись, возвращалась домой.

Господин Кабальеро заходил в аптеку, что размещается на одном из пяти

углов, на площади «Пяти Углов», и, в аптеке, некоторое время рассматривал

витрину со всевозможными лекарственными препаратами, в основном

гомеопатическими: капли пустырника, семена льна, засушённые листья хмеля,

цветки шалфея, элеутерококк, череда, кориандр, индийский подорожник,

семена петрушки, корень хрена, корень аира, корень лопуха и корень же,

долголетия, так называемую эхинацею, скромнолистый цветок (в скромности

таится большая сила), который очищает кровь, выводит токсины, применяется

при простуде, гриппе, бронхите, псориазе, экземе, угрях, грибке, менингите,

гайморите, перитоните, ангине, герпесе и лейкопении…

5

Странным было не то, – говорили соседи, – что эти персонажи – а именно:

Кабальеро с зонтиком и Куриная слепота с корзинкой – ходили на рынок и в

аптеку, а то, что они ни с кем, особо, не общались, а войдя в дверь дома с

вырезанными на ней рогатыми сатирами, которые, вытаращив глаза,

заглядывали прямо в глаза прохожим, которых, кстати, не так уж много

проходило мимо, потому что, как уже было сказано, дальше был тупик и -

одним словом, было странно то, что войдя в дом, вышеперечисленная парочка

персонажей пропадала (как приятно звучат эти три «п»: парочка персонажей

пропадала, будто дирижёр за пультом палочкой протыкает пространство), а эти

четыре подряд: парочка персонажей пропадала, – исчезала за дверями, и дом не

подавал больше никаких признаков жизни.

«Будто они – вошедшие – проваливаются куда-то в другое измерение, -

судили судить охочие, – или сквозь землю, или неизвестно куда…»

– …и хоть бы слово оттуда!

– …хоть бы шорох!

– …скрип!

– …или хоть что-нибудь.

Конечно, это было странным и непонятным, и двусмысленным, и

разжигающим любопытство, и, поэтому, пытались заглядывать в окна, которые

не были занавешены занавесками (занавес не был опущен, то есть, действие

продолжалось), пытались уловить момент, чтоб подсмотреть за кулисы

(всякому, конечно, интереснее то, что происходит за кулисами), но, сколько ни

пытались, сколько туда ни заглядывали, видели лишь обставленные старинной

мебелью комнаты, да в гостиной большие напольные часы, которые – казалось

заглядывающим – к тому же не шли и, даже больше, казались нарисованными

или, может, сделанными бутафорским способом. На подоконнике, внутри, за

окном, стоял горшок с анютиными глазками, и «они-то – анютины глазки!» -

подсмеивались язвительные бабульки, – они-то и казались единственными

живыми существами в этом доме, потому чтоони (анютины глазки), и это не

скрылось, и не ускользнуло от внимания наблюдающих, вращали своими

анютиными глазками не хуже, чем сатиры своими вытаращенными, и с

большим интересом наблюдали за тощей воробьихой (будто та была какая-то

богиня любви!), прилетающей скупнуться в луже посреди улицы. «Вечером, -

говорили люди, – за окнами зажигали свет, но кроме старинной мебели и

стоящих часов там всё равно никого не бывало!»

Возвращаемся к молодому человеку, о котором надо сказать, что он каждый

день ходил в Парк Культуры и Отдыха и работал там кассиром – продавал

билеты на аттракционы, значит: в «Комнату смеха», в «Лабиринты», а летом -

ещё на Карусель, на «Чёртово колесо» и на Качели.

Возвращаемся к Лизе. Ах, Лиза, Лиза! каждый день! два раза! туда и сюда

проходил он мимо палисадника! и ни разу не скосил глаз в её сторону, ни разу

даже не посмотрел на неё, готовую… да что там говорить…

Как бы гуляя, прохаживалась внучка до речки и назад. Хотелось поближе,

хотелось… трудно суетными словечками передать то, чего хочется

6

влюблённому сердцу. Вот окна, ручка двери… к которой он притрогивается,

крыльцо, заборчик… симпатичный… может ей хотелось приглушить обычными

вещами и картинами необычное, взбудораженное воображение?.. а то – совсем

невозможно было…

В последнем доме Лиза ничего особого не могла приметить (хотя, конечно

же, конечно – там жил он и там было всё любимее и желаннее), но, объективно:

«так, стоит себе и ждёт», а вот предпоследний дом – он был будто нарисованный,

будто нарисован каким-нибудь причудливым художником, причудливым

карандашиком и очень привлекал к себе внимание, и девушка, любопытствуя,

пробовала тоже заглянуть в окна, но видела там то же, что и соседи: старинную

мебель, напольные часы и горшок с анютиными глазками. Конечно, однажды,

она заметила, что анютины глазки и сатиры на дверях провожают её взглядом.

Внучка даже приостановилась… потом сделала два шажка назад, потом снова

вперёд, следя за ними; потом приостановилась снова и снова