Читать книгу "Домовая любовь - Евгения Некрасова"

Сейчас Зина в крупной компании, клиенты которой были крупные компании. Она ещё не добилась того, чтобы работать всегда на удалёнке, но уже два года ходила в офис без пятниц, планировала ещё отрезать четверги. Это была её третья по счёту профессия. В первые годы в Москве она дизайнерила, потом работала какое-то время в музеях, курировала там выставки и от визуалки ушла к текстам, решила вернуться к зарабатыванию и вот теперь занялась smm. Работа ей нравилась. Мать укачивало от частых Зининых радикальных поворотов. Она проработала медсестрой в неменяющейся местной больнице последние 30 лет. А все Зинины профессии были новыми, неизвестными в городе, никто не мог понять, чем она занимается. Мать до сих пор не могла поверить, что Зине платили 100 тысяч в месяц просто за тексты. Она боялась гордиться дочерью, так как жизнь той казалась ей ненастоящей. Даже отказывалась от неё принимать деньги, нехотя соглашалась, когда дочь покупала ей в квартиру мебель и технику.

Зинин отец ей гордился и не был против ничего нового. Он ушёл, когда ей было девять, в новую семью, потом через пять лет снова ушёл в новую семью. Точнее, он создавал каждый раз новую семью с новой женщиной. И всё в границах моногорода, поэтому Зина взрослела, как героиня латиноамериканского сериала, натыкаясь на своих сводных сестёр, отца или его жён в магазинах, на рынке, на главном проспекте с революционным названием. Из-за такой отцовской подвижности Зина была моногородской селебрити, семейные дела которой всё время попадали в таблоиды местных скамеек. С сёстрами они часто виделись ещё в школе. Не общались, общупывали друг друга взглядами, пытаясь понять, у кого из них лучше и дороже одежда. Поначалу Зина сильно ненавидела отца, а потом ей стало всё равно. Он вахтовал на Севере, и сейчас Зина совсем уже без боли думала, что у него там тоже две-три семьи. Мать Зины, раньше сталкиваясь с промежуточной и последней женой бывшего мужа, тоже ревниво проверяла их взглядом. Теперь она к ним охладела, а изучала при встрече сводных сестёр дочери, жутко ревновала и мучилась. Они жили нормально, понятно. Одна, самая младшая, была уже разведена, воспитывала двух детей, вторая была ещё с мужем и воспитывала одного. Вид их потомства и колясок заставлял мать завидовать, страдать и злиться, её муж сумел получить много детей и уже три раза стать дедом, а она всё оставалась без продолжения из-за этой самой дочериной инопланетной жизни. Зина, встречая их, опять удивлялась, как быстро они сумели превратиться в своих матерей. Все Зинины знакомые, даже на десяток лет младше, выглядели и вели себя старше её. Они будто уже отжили своё и уступили своим детям не потому, что так было необходимо, а потому, что так было принято. Зина пыталась обсуждать это с матерью, но та её не понимала. Ещё мать почему-то не любила слушать про то, как дочь проводила дни вне работы. Когда Зина пыталась ей рассказать про новую выставку или спектакль, на которые сходила, или про новый город и страну, в которых побывала, мать быстро переводила тему, будто Зина рассказывала что-то неприятное и болезненное.

Ей не понравилась дочерина новость про покупку квартирая в Москве. Во-первых, её пугала ипотека, то есть дочерино многолетнее рабствование. А во-вторых, квартирай совершенно не походил на привычное жильё, судя по картинкам, которые Зина пересылала. Хотя бы многоэтажка, даже под 30 этажей, но каких-то не таких, как обычно, цвета и материала. Зина давно хотела купить жильё в Москве, это был понятный и финальный шаг в омоско́винии, в её личной колонизации этой вот другой планеты, которая уже давно стала её. Зина, как и все, много лет снимала тут комнаты и квартиры. Москва ей нравилась за постоянную способность меняться, двигаться вперёд, то есть жить. И движение это топилось не столько деньгами (бо́льшая часть которых выжималась из провинции), а огнём в глазах людей и их постоянной неуспокоенностью. Москва менялась сама и давала жителям возможность меняться, переучиваться, перезапускаться.

В её прежнем городе Зину обзывали резиной, иногда гондонкой. Резиной её называли учителя. Гондонкой – одноклассники. В Москве ей пару раз сказали, услышав её теперь редкое, звенящее и тянущееся имя, что оно похоже на «зин». Она потом верстала зины для друзей и пару раз в год делала свой собственный зин про СуперЗину – супергероиню в современной Москве. Полгода назад Зина поняла, что скопила достаточный первоначальный взнос, и принялась искать квартиру. Хрущёвки ей казались тёмными и душными, сталинки – прогнившими и зловещими, в частности из-за своего имени, конструктивизм и дореволюционные пугали своей трухлявостью и казённостью. Советские и позднесоветские многоэтажки просто были очень некрасивы: всегда панельные, бледные и уверенные, как поганки, с дворами-парковками. Но главное – Зина не хотела себе напитавшегося чужими судьбами, запахами, ужасами, разочарованиями и счастьями жилья. Новострой тоже был довольно страшен и безжалостен. А Зина хотела квартирай. И именно квартиру, никаких апартаментов – Зине нужна была московская прописка. Она лечилась за деньги, но ей бы пригодился постоянный доступ к бесплатной медицине. Однажды, сгибаясь от приступа эндометриоза, Зина приползла в расположенную рядом женскую консультацию, но её не приняли, узнав, что она тут рядом всего лишь живёт, но не прописана. Зине было плохо, и она кричала, что её жизнь для них менее важна, чем отметка в паспорте. Потом уже, придя в себя на съёмной квартире после сна и обезболивающего, Зина поняла, что так оно и было.

Ещё ей, разумеется, мечталось иметь право голоса в том городе, где она живёт, но главное – всё равно прописка, потому что она до сих пор ощущала свою юношескую ментобоязнь. Она ещё застала то время, когда в метро, на вокзалах, просто на улице менты зарабатывали тем, что останавливали приезжих и спрашивали у них регистрацию. С той часто были сложности, особенно после того, как Зина закончила учиться и выехала из общежития. У них с друзьями выработался целый ряд антиостановочных мер: существовал список станций метро, где патрулировали меньше или очень редко. Считалось отчего-то, что менты никогда не останавливали влюблённые пары, а одна Зинина подруга с идеальным зрением купила очки без диоптрий и носила их в транспорте – она уверяла, что в них её не останавливают. Сейчас менты выбирали из толпы только людей с азиатской внешностью. Наше проклятье перешло на них – говорила та самая подруга, которая раньше носила специальные антиментовские очки и до сих пор жила в съёмной квартире без регистрации. Но Зине всё равно нужен был квартирай.

И она его нашла. Это был ЖК, современный, нездешний, многоэтажный и похожий на нью-йоркские высотки. Район был жидко-застроен, утопал в лесу, находился на юго-западе города, но не так далеко от центра. Двор – не асфальтовая парковка с пластиковой разноцветной игровой площадкой и грязно-белой трансформаторной будкой посредине, а зелёный парк с деревянными скамейками и качелями. Парковка вынесена за двор, сам он огорожен не тюремным забором, а плотной живой изгородью. В каждом подъезде находились по три лифта и настоящее лобби с диванами. Квартирай Зины возвышался на евангельском двенадцатом. Он был евродвушкой: кухня совмещалась с гостиной, смотрела во двор, а спальня глядела на лес и пруд. В коридоре и спальне пряталось по гардеробной. Метро недавно вырыли в 15 минутах ходьбы. Магазины, кафе, поликлиника неподалёку. Тут всё было для жизни.