Читать книгу "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Десять лет спустя глаза Тито поразили и взволновали сербского романиста Добрицу Чосича, сопровождавшего его в поездке по Африке. «Выражение его лица имеет много оттенков, – писал он о Тито. – То оно сентиментальное, задумчивое, интровертное; то таящее угрозу, суровое и опасное; то ясное и добродушное. Иногда кажется, что он дремлет и печалится о чем-то. Но вдруг в зеленоватых глазах мелькнет предостережение, упорство, вера в себя. И больше не видно ни напряжения, ни прожитых лет. Ни у кого я не видел таких глаз….»[9]

В начале 1970-х гг. на приеме у Тито была французская делегация во главе с премьер-министром Ж. Шабан-Дельмасом. Один из ее членов подытожил свои впечатления об этой встрече, отметив, что Тито стар и нельзя этого не учитывать: «Было видно, что он всё еще находится в хорошей физической форме, у него развитое чувство юмора – он, как Гаргантюа, ел и пил, и всегда был готов посмеяться. Однако, как это случается со старыми людьми, он часто что-нибудь забывал, или повторялся, или терял нить разговора. Как и у всех коммунистов старого поколения, глаза у него бегали. По большей части он смотрел вниз или в сторону, а не на своего собеседника. Впрочем, иногда он бросал на него прямой взгляд, и никому “не захотелось бы быть врагом человека с такими глазами”» [10].

Первым упомянул об опасности взгляда Тито Луис Адамич, американский писатель словенского происхождения, который в 1949 г., после конфликта Сталина и Тито, вернулся на родину, чтобы понять, что там в действительности происходит. Как он отмечает в своей обширной книге «Орел и корни», написанной в результате этой поездки, он имел возможность часто встречаться с Тито. Между ними сложились приятельские отношения, поэтому Адамичу дозволялось откровенно говорить с Тито о многом, о чем не посмел бы обмолвиться никто из его близкого окружения. Например, он не скрывал своего критического отношения к «бонапартизму» Тито и к его-маниакальному увлечению форменной одеждой. После одного политического заседания, вылившегося в настоящий апофеоз Тито, Адамич не скрыл своего сдержанного отношения к этому событию. Уходя, маршал заметил, что писатель наблюдает за ним: «Внезапно и с блеском в (голубовато-стальных) глазах, блеском, намекавшим, что это не просто шутка, он сказал: “Знаете ли, господин Адамич, так уж случилось, что я – Главнокомандующий вооруженных сил”. Это был его ответ на мою критику его маршальской формы»[11].

И в заключение – слова Генри Киссинджера, государственного секретаря американского президента Ричарда Никсона: «Тито был человеком, глаза которого далеко не всегда улыбались, когда улыбка была на его лице»[12]. Знал ли он, что и о Сталине говорили то же самое?[13] Возможно, потому что они были похожи, Сталин сразу же заметил эту особенность Тито. На одной из первых встреч в сентябре-октябре 1944 г. он сказал ему: «Почему у Вас глаза, как у рыси? Это нехорошо. Глаза должны улыбаться. А потом – нож в спину»[14].

Тито: молодость и зрелые годы (1892–1939)

Иосип Броз родился 7 мая 1892 г. (о дате своего рождения он давал разные сведения)[15] как подданный Франца Иосифа I в загорском селе Кумровец на границе между Хорватией и Штирией. Хотя обе эти административные единицы были включены в рамки Габсбургской монархии, между ними существовали различия: первая входила в состав земель Короны св. Стефана, вторая относилась к коронным владениям династии Габсбургов. Франц Иосиф в Вене являлся императором, а в Будапеште – королем, и это была не просто формальность, особенно после 1866 г., когда под его владычеством были образованы два государства, не имевшие между собой ничего общего, за исключением его самого и трех министерств: военного, финансового и иностранных дел. В то время как австрийская половина монархии медленно, но упорно припосабливалась к ритму промышленной революции, венгерская оставалась в тисках консервативного феодального класса, игнорировавшего национальные и социальные вопросы.

Если бы Йосип Броз родился и вырос в нескольких километрах от своего села, в долине Быстрице, в доме его матери Марии, которая была словенкой, возможно, его судьба сложилась бы по-другому. Благодаря тому, что католическая церковь имела разветвленную сеть своих организаций в Люблянском епископстве, местный священник обратил бы внимание на его одаренность и, скорее всего, отправил бы его на обучение в епископские учебные заведения в столице Крайны. Оттуда ему была бы открыта дорога в семинарию и на богословский факультет, или в университет – если бы ему удалось избежать принятия духовного сана. (Его верующая мать надеялась, что он станет священником.) Но поскольку он родился и рос в Загорье, где хорватская католическая церковь не имела такой организации, как словенская в Крайне, о его воспитании никто не позаботился. Он закончил лишь четыре класса начальной школы и несколько лет подготовительной. Кроме того, когда мальчику было 12 лет, пьяница – сельский священник – дал ему затрещину и отругал за то, что, выполняя обязанности служки, он после мессы недостаточно расторопно помог ему снять облачение. Йожа этого не простил: «Хотя я продолжал ходить на мессу по воскресеньям, поскольку этого хотела мама, думаю что с того момента я распрощался с церковью»[16]. Он родился в семье, которая изначально не принадлежала к числу бедняков, но вскоре обнищала – она была «благословлена» 15 детьми (восемь из них умерли в раннем возрасте). Поэтому уже в подростковом возрасте Йосипу пришлось самому зарабатывать себе на хлеб[17]. Отец Франц, человек слабохарактерный – «черный как черт», – пьянствовал и был вынужден продать тот маленький земелный надел, которым владел[18]. О нем Тито говорил неохотно, да и о крестьянах своего родного Загорья был плохого мнения. «Те, кто не согласен с вами, – рассказывал он через много лет, – стоят в стороне, нахлобучив на лоб шапку и засунув руки в карманы. Они очень пассивны и не умны»[19]. С другой стороны, он с детства слышал рассказы о крестьянских восстаниях, охвативших его родные края во второй половине XVI в., о трагической гибели Матии Губеца и его единомышленников в результате поражения в 1573 г. Не случайно в его рабочем кабинете в Белграде висела огромная картина Крсты Хегедушича, на которой были изображены восставшие крестьяне во время битвы при Стубице[20].