Читать книгу "Дневник утраченной любви - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

– Я хотела непременно сказать вам это.

Очаровательная незнакомка исчезает. Она поняла? Все от начала до конца? Или ничего? Я совершенно потрясен кроткой ласковостью проявленного внимания. Деликатностью эта женщина похожа на мою маму… Я неслышно шепчу ей в спину: «Спасибо», но она уже выходит из вагона.

Рыдания сотрясают грудь, и я пытаюсь сдержать их, глядя через стекло на невидимую точку в небе. Проявление добрых чувств ранило меня, я почувствовал острую боль, какая бывает, когда случайно срываешь корку с незажившего ожога. Я ясно осознаю новую реальность: придется учиться жить дальше без мамы. Двигаться вперед, не рассказывая ей, кто какими словами похвалил меня. Получать подарки и не мчаться сломя голову, чтобы с детской гордостью показать их ей. Я больше не буду проживать жизнь «в пополаме» с мамой.

Я чувствую себя отупевшим.

Мама всегда расширяла масштаб моего существования до поэтических размеров. Я проживал любое событие дважды: один раз – чтобы насладиться, второй – чтобы дать ей почувствовать мельчайшие детали и нюансы. Я рассказывал, приукрашивая и возвышая, привирал, карауля мамину реакцию, и наслаждался ее хохотом. Делился, естественно, не всем – деликатность была непременной составляющей наших отношений, – но мама узнавала о моих встречах, чувствах, обидах, сожалениях и злобных сарказмах в пересказе. Пятьдесят лет у меня было два параллельных существования – реальное и повествовательное.

Теперь осталось одно – мое собственное. Прощай, «жизнь на двоих». Прощай, «жизнь, сотканная из слов».

По этой ли причине дневник со вчерашнего дня стал так важен для меня? Неужели он заменил слово? Слова, обращенные к матери…

«Следующая остановка: вокзал Креза-TGV».

Я беру себя в руки. Довольно слез! И откуда они только берутся в таком количестве?

Мама уж точно не захотела бы видеть меня печальным и разваливающимся на части. Скажу больше: она почувствовала бы себя оскорбленной, решив, что оказалась несостоятельной на ниве воспитания.

Нельзя ее разочаровывать.

«Следующая остановка: Лионский вокзал Пар-Дье».

Я выхожу на перрон в моем родном городе Лионе, смотрю на часы и вижу дату: 28 марта.

Здесь, ровно пятьдесят семь лет назад, мама произвела меня на свет, а теперь я приехал, чтобы проводить ее до последнего пристанища.

Начался мой первый «сиротский» день.

Я теперь ничейный сын.

* * *

Час ночи. Никак не удается заснуть. Я согласился переночевать у Флоранс – мне сейчас хочется быть рядом со старшей сестрой, которую я любовно называю деткой. Интересно, они с Аленом тоже мучаются бессонницей в соседней спальне? А мои племяшки Стефан и Тибо?

Займусь-ка я дневником, все лучше, чем ворочаться в постели, как сорвавшийся с привязи груз на палубе корабля, попавшего в шторм. Сажусь за узкий стол и начинаю перечитывать записи…

Дорога совершенно меня вымотала: Лион без мамы – не Лион. Таксист вез меня по улицам, не ведущим к ней, я взбирался на холм, где она больше не живет, смотрел на фасады домов, мимо которых она никогда не будет гулять, а совсем скоро позвоню в домофон – и не услышу ее веселый голос, подойду к квартире – и не увижу ее на пороге, с увлажненными глазами, облегченно вздыхающую: «Ну слава богу, добрался!»

Без мамы город вдруг показался мне пустым, нелепым, разрушенным. Его лишили головы…

Было так больно, что меня осенило: мама навечно покорила Лион, для меня город олицетворяла она, а не Дева Мария Фурвьерской базилики. Из своей величественной дозорной башни в Сент-Фуа-ле-Лион мама управляла кварталами, оранжево-розовыми крышами, колокольнями, куполами, извивами рек, ходом медлительных барж, дымящимися трубами, угрюмыми промышленными объектами. Она навязывала городу свою гармонию: речка сливается с рекой, как рука касается руки, два холма улыбаются друг другу, защищая сердце Лиона. Скажу больше – она раскрасила город в цвета, которые предпочитала в одежде: черепичный бледно-розовый, фасадный охристый, каменный жемчужно-серый, водно-металлический, небесно-лазурный. Мама обожала путешествия, увлекалась археологией и историей, возила меня в Грецию и в Италию, была неутомима в походах через время и пространство, требовала, чтобы город предъявлял миру все эпохи: Галлию, Средневековье, Возрождение, классицизм, буржуазный девятнадцатый век, современность из стекла и бетона. Мама вдохнула в древнюю столицу галлов свою мудрость, слепленную из умеренности, скромности и безропотности женщины в возрасте, которая без истерик смирилась с пенсией и приглушала трагизм заката, наслаждаясь сиюминутными радостями.

Проезд по улицам и набережным подарил мне озарение: не мама уроженка Лиона – город происходит от мамы.

Лион, мой родной город? Лион, мой материнский город…

* * *

Могучее светло-желтое солнце раздавило вторник. Дивная погода приняла в свои объятия ужасный день.

В фильмах и романах пышная природа звучит в унисон с героями: французские кинорежиссеры не мыслят расставания без дождя, все агонии в романах случаются в бурю. В прошлом я рвал отношения под безоблачными небесами, а сегодня, в день маминой смерти, весна сияет всеми красками радуги. Космос равнодушен к моей тоске, и меня это скорее успокаивает, лишает значимости, доказывает, что душевное состояние одной человеческой особи в океане Вселенной весит меньше самой маленькой капли.

Встреча с сестрой помогла мне успокоиться: и речи быть не может о том, чтобы хныкать на груди друг у друга. Незримо присутствующая мама запрещает разнюниваться, призывает к сдержанности. Мы с Флоранс не раз уединялись в соседней комнате или на балконе, чтобы пролить тайные слезы…

В обычаях и ритуалах – даже административных – есть хорошая сторона. Подобрать все необходимые бумаги, заполнить бланки, заказать отпевание, назначить день похорон, составить текст сообщения, разослать объявления в газеты, обзвонить родных и друзей… На все эти дела требуется энергия, которую в противном случае мы потратили бы, горюя об усопшем.

Предусмотрительная мама облегчила нам задачу – подписала договор на организацию церемонии с похоронным бюро.

Контора, выстроенная из клееной фанеры и стекла, стояла в глубине парковки и напоминала скорее почту или отделение банка. Чистенькая, новенькая, небольшая, с веселыми пастельно-розовыми стенами и яблочно-зелеными креслами для посетителей, цветовым решением она напоминала ясли или детский сад. Как ни странно, это утешало и ободряло, а вовсе не раздражало и не казалось оскорбительным.

Нас приняла молодая женщина в элегантном черном платье, умело накрашенная, с идеальным маникюром. Прежде чем пригласить нас в кабинет, она легким кивком указала на высоченного парня лет двадцати, тот робко поклонился и был представлен как стажер.

– Вы позволите молодому человеку присутствовать при нашей беседе?

– Мне бы этого не хотелось, – не раздумывая отрезал я.