Читать книгу "Поп на мерсе. Забавные и поучительные истории священника-реаниматолога - Иеромонах Феодорит"

Миша обошел стол, посмотрел на меня, хитро прищурил глаз и сказал:

– А вот я вырасту большой, и…

Как вы думаете, дорогие читатели, что сказал Миша дальше? Уверен, что большинство из вас подумали, что окончанием фразы было «и сам тебя съем!»

Я тоже так подумал.

Но Мишенька сказал совсем по-другому. Его фраза звучала так: «Я вырасту большой, и ты не сможешь меня съесть!»

Честно говоря, я был потрясен. Вот что значит истинно православное воспитание. Ребенок не о победе мечтает, а о том, чтобы ближний греха человекоядения не совершил.

А мы все, кто сам съесть захотел, – не православные, а живоглоты.

Про еретиков

Одна милая девочка, Таня Аржемирская, на своей страничке обсуждает, еретики ли католики? Таки, конечно, да, и в подтверждение сему это маленькое воспоминание (на Фейсбуке я его, кажется, не выкладывал).

Итак, дело происходит где-то в середине 2000-х годов на Святой Земле. Конкретно, на горе Фавор на праздник Преображения Господня. Всем православным людям известно, что в ночь на Преображение на гору Фавор сходит Благодатное облако. И вот многотысячная толпа заполняет двор монастыря и ждет.

Но вся проблема в том, что Облако сходит по-разному. Иногда это действительно облако, обволакивающее всю гору; иногда – дымка, иногда – обильная роса, покрывающая не только траву и деревья, но и православный люд. И время непредсказуемо. Когда-то оно сходит в самом начале праздничной Литургии, а когда-то…

Вот в этот год, видимо, и пришло время этого «когда-то». Уже Отче наш прозвучала, в открытом алтаре батюшки причастились, а облака все нет. И тогда митрополит Галилейский Кириак начинает проповедь, посвященную, конечно же, Фаворскому Свету и учению святого Григория Паламы. Говорит он очень долго и, естественно, по-гречески.

А слушатели проповеди в основном русские, потому что русских паломников подавляющее большинство. Нет, конечно, и греки присутствуют, и румыны с сербами, а под стенами монастыря православные арабы барашка жарят (такой у них обычай на Преображение – праздник, так уж праздник). Но русских больше всех. А греков, стало быть, меньше, они сидят, слушают, да на небо поглядывают. А русские уже дремлют.

И тут владыка громко говорит что-то типа: «Католикос, армянос, коптос – херетикос кес скотос». Он имел в виду, что все эти еретики – католики, армяне, копты – люди темные (темный – по-гречески σκοτάδι) и Фаворским Светом не просвещенные.

Но русские люди греческого языка, как правило, не знают. А слова знакомые все услышали. Владыка-то католиков еретиками и скотами назвал! Народ с мест повскакивал, обрадовался.

Тут-то Облако и сошло.

Вот так!

Из жизни волхвов

Это просто воспоминания. Никакой назидательности в этой истории нет.

Ехали мы с дурацкого вызова. Мы – это реанимационная бригада, элита московской скорой помощи, как говорил когда-то главврач Каверин, снятый в начале перестройки за злоупотребление служебным положением. С тех пор с каждым новым главврачом элитарность бригады все уменьшалась. Поэтому вызов, с которого мы возвращались, и был дурацким – полечили старушку от остеохондроза.

Загудел коммуникатор.

– Ну вот еще какая-то хрень, – вздохнул фельдшер Андрюха.

Андрюха был фельдшер не простой, а реанимационный. Отец троих детей, между прочим. За плечами – спецназ ГРУ, чеченская кампания, затем труд в частной военной компании – охрана нефтяных промыслов то ли в Африке, то ли в Азии. И виртуозное владение ножом. Инструктор ножевого боя в каком-то подмосковном центре МВД.

– Дай-ка гляну! – второй фельдшер Леха взял коммуникатор, на котором вызов в этот момент как раз и высветился.

– Да нет, похоже, не хрень! Ребенок, клиническая… (имеется в виду повод – клиническая смерть).

– Сколько ребенку? – начал было я, но тут раздался звонок.

Звонила старший врач.

– Пожалуйста, побыстрее, там ребеночку два дня, там уже «пятерка» (педиатрическая бригада) качает.

Да, два дня – это не шутка. Откуда он такой дома взялся? И вот интересно, а если бы мы до сих пор у бабки сидели, что бы они делали, подумалось мне.

Через три минуты реанимобиль затормозил у подъезда. Вместе с нами в лифт влетел запыхавшийся милиционер.

– Тоже к младенцу? Они его вообще уже похоронили, а потом оживили вроде, – старлей тяжело отдувался и, похоже, готовился стать нашим пациентом.

Дверь в квартиру была открыта. Сильно пахло какими-то восточными благовониями. В комнате забилась на кровать худенькая женщина в ночной рубашке, мужик с искаженным злобой лицом бегал по комнате, на столе лежал цианотичный младенец, которого «качала» педиатр с испуганными глазами. Рядом стояла растерянная фельдшерица.

Накинув электроды, мы увидели редкий синусовый ритм. Самостоятельного дыхания не было. Собственно, интубировать новородка – дело простое, проблема упиралась в отсутствие детского аппарата ИВЛ, уж больно маленький был ребеночек. Выручила детская амбушка (механическое ручное устройство для выполнения временной искусственной вентиляции легких. – Прим. ред.), которую подключили к кислороду. Как ставить детям подключичку (центральный венозный катетер. – Прим. ред.), руки еще помнили, атропин, допамин… Ребенок порозовел, но зрачки оставались широкими и без реакции на свет.

Папаша злобно ругался и на педиатров, и на нас. Взгляд мой упал на стену, где красовались рунические письмена. На книжной полке стояли какие-то фигурки. Педиатр пропищала:

– Они дома рожали, а сегодня обнаружили, что ребенок умер.

– Как обнаружили?

– Да богам своим молились, смотрят, а ребенок не дышит! – подала голос фельдшерица. – Мы приехали – труп трупом.

У меня за спиной раздалось рычание. Андрюха вытащил нож и со стеклянными глазами пошел на отца-язычника.