Читать книгу "В тенях империи - Игорь Прососов"

Их психология считает признаками цельной личности грубое прямое изложение личных мыслей и импульсивное поведение; а вовсе не аккуратное следование политической корректности и общественной философии в делах и оценках, как наша.

Сотканные из противоречий; имеющие абсолютно чуждые жизненные ориентиры. Могу ли я сказать, что понимаю их; что они счастливы; не спрятана ли за благостными словами самая страшная тирания в истории; где лицо, а где маска?

Нет; не знаю; не смею строить предположения; не имею понятия.

И уж точно только сами русские знают, какие тени скрываются за сверкающим на свету блистательным фасадом.

Знаю одно – если традиции старушки Европы что-то значат для нас, мы обязаны быть готовы защищать их силой оружия. Что будем делать мы, грызущиеся между собой и готовые разорвать Евросоюз на части, когда постучат с востока? Как будем реагировать на добрых, улыбающихся жителей Утопии? Потому что если мы откроем дверь – не заметим, как сами обратимся в них, растеряв все свое.

Сколько из нас уже стали ими – слушая музыку, смотря голофильмы, общаясь в Сети?..

Далее в этом труде я покажу принципиальную невозможность существования имперского общества…

* * *

Автор был освистан ученым сообществом на презентации книги – за ненаучность и тенденциозность.

В то же время работа была благостно встречена определенными структурами и использована при подготовке предложения «О необходимости подготовки стратегии превентивного удара», озвученного на заседании Европравительства 23.02.21.. года.

Предложение было ветировано двумя голосами.

В тот раз.

Часть I

Casus belli

«Поистине страсть к завоеваниям – дело естественное и обычное; и тех, кто учитывает свои возможности, все одобрят или же никто не осудит»

Николо Маккиавелли, «Государь»

1. «Возьмите копьё»

Отель «Люксембург» не был тем заведением, куда вы поведете дочь-гимназистку выпить кофею с крем-брюле. Право слово, вы и сами предпочли бы туда не соваться – даже в случае крайней нужды.

В конце концов, в Столице полно кафе и странноприимных домов, где бедненько, но чистенько. Сказать нечто подобное о «Люксембурге» – погрешить против истины.

Были у богоспасаемого клоповника и преимущества, признаем честно: здесь не задавали вопросов и не отвечали на них. Кроме того, самогонный аппарат в подвале исправно снабжал постояльцев дешевым пойлом. Живого персонала тут почти не держали, зато служебные лифты круглосуточно доставляли в номера отраву с той помойки, которую местный владелец добросовестно принимал за кухню.

Полиция не прикрыла это место только по той причине, что лучше один известный свинарник с сетью осведомителей и ассортиментом жучков (которые регулярно крали), чем сотня неизвестных.

Короче, местечко было в самый раз для меня. Обойди Столицу – лучше не найдешь. Я пробовал.

В общем, сижу я в стандартном «пенале» три на полтора, пьянствую и всячески ровняю с землей моральный облик. Настроение хуже некуда, то ли спеть хочется, то ли на службу в церковь сходить, то ли морду кому набить. Желательно – себе.

Ночка за окном – не дай боже. Темно, пурга заметает, ветер воет… Подозреваю, что воет, – не слышно ничего, звукоизоляция.

Есть, знаете ли, такие ночи… Всякое в них творится: кто петельку мылит, кто на перекрестке семи дорог гостей странных встречает, а кто за стаканом бормотухи сидит, чуть не плача.

За что пьем?

Хороним.

Кого?

Меня. Жизнь несбывшуюся, близкую, как тот локоть, что не укусишь…

Память накатывает, застревает в глазу осколком зеркала тролля. Не вернуться назад, а вернешься – не исправишь. Некого винить. Разве что себя.

…В фехтовальном зале пахло кровью, потом и сталью. Вроде и не пахнет металл, а запах лезет в ноздри, отвлекает, мешает.

Комиссия в большинстве своем дремлет. Скучно. Переэкзаменовка. Нет бы юному кретину с первого раза тренировочного болвана сделать? Чай не бином Ньютона. Вот сейчас будущий офицер помножит железку на нуль – чистейшая формальность, – можно будет поставить подписи под представлением на патент и, наконец, уползти на квартиры, чтобы досыпать уже в горизонтальном положении. А пока сиди да сопи, брат.

Разве что вице-адмирал фон Руэ, командующий Высшим Военно-Космическим, не спит. Улыбается сквозь седую бородку, кивает ободряюще. Вице-адмирал в недоумении: у курсанта отличные оценки по пустотной навигации и штурманскому делу, великолепные по тактике и стратегии – явный кандидат на лейтенантский чин, но почему-то срезался на мелочи, фехтовании.

Не иначе перезанимался. Ничего, сейчас отдохнул, справится, а звездочки мы ему зубами выгрызем, мичманом не уйдет.

Еще не спит маэстро Зимин, грузный толстяк с бесчисленными подбородками, он тоже кивает, но иначе. Ему известно не хуже моего, что случайности тут ни при чем. Разве что если курсант Еремин таки сдаст – вот это будет случайность.

Плевать. Назло всем, жизни, судьбе, собственной неуклюжести сжимаю пальцы на моментально налившейся свинцовой тяжестью рукояти шпаги. У нас не ценят спортивные зубочистки – только «исторические», тяжелые шпаги, почти что мечи, затупленные из соображений гуманизма.

Дурацкая традиция. Кто выдумал, что в век космолетов и боевых лазеров офицер обязан владеть клинком, чтобы подняться на мостик? Да на большей части судов дрын даже в кабину не влезет!

«Благороднейший из умственных видов спорта, превыше шахмат, ибо первейшие в оном добродетели – сообразительность и скорость принятия решения, а цена ошибки – боль». Кто сказал? Не знаю, Зимин цитировать обожает. Поймать бы… И Зимина, и автора цитаты.

Бой начинается. Расслабляюсь. Передо мной болван. Бот. Разве я не могу с ним справиться? Хотя бы чтобы стереть сочувственную улыбочку с лица маэстро?

Терция и кварта, звон и яркие высверки стали. Отбить удар. Клинок ведет по инерции налево, а в грудь уже летит яркой рыбкой шпага бота.

Больно. Падаю.

Запах антисептика. Сижу на скамейке, отпыхиваюсь. Ждал, что Зимин подойдет. Ошибся. Смылся куда-то. Может, к лучшему. Маэстро-не маэстро, а придушил бы, как Бог свят.

Зимин не подошел. Зато фон Руэ пожаловал. Сутулый, сухонький, он переминался с ноги на ногу, будто стыдился, словно не я только что опозорился – он.

– Молодой человек, – покхекал тихо. – Сергей Афанасьевич? Это еще не конец. У вас есть еще одна переэкзаменовка. Только… Послушайте старика. Возьмите копье. Возьмете?

Я посмотрел на него – немолодого. Усталого. Забавно: труба мне. А кажется – ему.

Копьем легко работать. Копье никто не упомянет в бумагах. Помнить будут, но что память людская? Зола. Подует ветер – и нет ее.