Читать книгу "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Между тем план, разработанный берлинским кабинетом, был чрезвычайно соблазнителен для Пруссии: польские войска вторгаются на Украину, а их место в Польше заступают, якобы для поддержки, прусские части, которые отрезают Данциг и Торн вместе с балтийским побережьем.

В случае если Пруссия приступит к осуществлению своего проекта, Потемкин предлагал употребить секретный план действий по возмущению Польской Украины. «Расположения такой важности должны быть проведены с крайней точностью. При устроении могут многие случиться объяснения, которых на бумаге расстояние должное не позволит в полной мере истолковать, — писал князь. — Нужно, всемилостивейшая государыня, мне предстать перед Вами на кратчайшее время»[1472].

Потемкин предсказывал крупный политический кризис, связанный с намерениями Пруссии и Англии спасти Порту от полного разгрома[1473]. К середине февраля его предположения подтвердились. «Получено с курьером письмо барона П. А. Палена, — писал 2 февраля А. В. Храповицкий об известиях от нового русского посла в Стокгольме. — Шведский король имеет предложение от Англии… чтоб 1-е, вооружился против нас, или 2-е, дал свои корабли в соединение с ними, или 3-е, дал бы им свой военный порт, и за все то платят наличными деньгами»[1474]. Англия обещала производить шведскому королю ежегодную субсидию в 600 тысяч гиней в продолжение турецкой войны, а также на случай войны между Россией и Пруссией, даже если Густав III не примет в ней участие, а ограничится одним вооружением[1475].

«Я заключаю по всему, что Россия вступит в весьма бедственную войну, — писал принц Генрих, — ибо друг ее король шведский не останется нейтральным, а англичане посылают 60 кораблей — 40 в Балтийское море, 20 в Черное; или она примет status quo». Комментируя этот пассаж, Екатерина почти вспылила: «Россия вот уже сто лет ни в одной войне ничего не теряла, и ей нельзя предписывать и приказывать, как ребенку… В Лондоне народ пишет мелом на домах: „Не хотим войны с Россией“. Эта черта возобновила мои старые симпатии к английскому народу… Но эту давнюю нежность я вовсе не распространяю на министерство (британский кабинет. — О. E.), потому что оно ее не заслужило»[1476].

6 февраля Храповицкий продолжал перечисление неприятных новостей: «Из разных сообщений и дел политических заключить можно: 1-е, мирясь мы с турками, оставляем за собой Очаков, и граница будет по Днестр. 2-е, турки ни на что не соглашаясь, даже и на уступку нам Тавриды, хотят продолжать войну [вместе] с Пруссией. 3-е, король прусский к тому готов, ждут последнего отзыва Англии, которая к тому же наклонна и подущает уже шведа. 4-е, австрийцы за нас не вступятся: им обещан Белград от Пруссии, кои с согласия англичан берут себе Данциг и Торунь»[1477].

Именно в это время активизировалась переписка между великим князем Павлом Петровичем и Фридрихом Вильгельмом II, которая велась через секретные розенкрейцерские каналы. Русский министр при берлинском дворе Максим Максимович Алопеус, мастер стула петербургской ложи «Гигия», придумал для этой корреспонденции особый шифр[1478]. В Петербурге письма Павла попадали в руки агента прусского посольства Гюттеля, который доносил в Берлин, что в марте 1791 года следует ожидать перемены царствующей особы на российском престоле[1479], если сторонникам великого князя удастся свалить ненавистного главу русской партии[1480], то есть Потемкина.

Некоторые уникальные документы, касавшиеся сношений Павла Петровича и нового главы его партии князя Николая Васильевича Репнина с Берлином, сохранились в бумагах Александра Самойлова, племянника и одного из ближайших сотрудников Потемкина. Эти материалы позволяют сделать вывод, что светлейший князь был хорошо осведомлен о развивавшейся интриге[1481]. Именно о ней он собирался говорить с императрицей по приезде в Петербург. В деле фигурировало имя наследника, поэтому князь не мог позволить себе объясниться с Екатериной «иначе… как на словах».

«Собака, которая много лает»

28 февраля Григорий Александрович прибыл в столицу. «Записки» Храповицкого показывают, что по приезде светлейший князь много времени проводил наедине с Екатериной, составляя документы «для отклонения от войны»[1482] с Англией и Пруссией.

Тем временем в Польше партия во главе с Игнатием Потоцким обнародовала проект новой конституции, предусматривавшей отмену liberum veto, провозглашение польской короны наследственной и назначение саксонского курфюрста наследником Станислава Августа. Торжественное объявление этого законодательного акта происходило 3 мая 1791 года. Политическая реформа была принята меньшинством голосов, на одном воодушевлении зала: на сейме присутствовало 157 депутатов, между тем как отсутствовало 327. Большинство шляхты не симпатизировало идеям конституции. В таких условиях Россия имела возможность создать свою конфедерацию.

«И вот наши миллионы полетят к черту! — возмущался принц Генрих. — Без копейки прибыли»; «Зачем брать себе в союзники этого жалкого шведа и этих тщедушных поляков?»[1483] Письма старого политика имеют любопытную особенность: человек опытный, умный и заслуженный, он ни разу не упомянул о громких событиях тех лет — взятии Измаила, уничтожении турецкого флота. Единственной волновавшей его темой являлись казенные траты. Сам же конфликт, в который намеревалась вмешаться Пруссия, был для него посторонним.

23 июля 1791 года в записке о Пруссии Потемкин намечал возможный ход военных действий: «Я сужу, что пруссаки двинутся для возбуждения поляков и, пустя их на нас, станут делать оказателства к Риге. В таком случае… все корпусы, соединясь как от Киева, так и от белорусской границы, составят… армию. Сия, вступя в Польшу, займет [православные земли], выгнав поляков»[1484].