Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

Занавеса нет. На сцену выносят станки для хора, стулья. Выходят, беседуя, Глостер с Кентом. За их спиной продолжают носить скамьи, доколачивать. Эдгар, Эдмонд.

– Что-то в духе Питера Брука, – наклоняется Неда.

Рабочие наконец уходят. Грохочут карнаи, дойры, движется шествие. Лир в огромном золотом халате, три дочери, пляшет и гримасничает шут-масхара; борются перед Лиром, демонстрируя свою ловкость в кураше,[88] герцоги Альбанский и Корнуэльский, борются Эдмонд с Эдгаром. Тут же происходит раздел царства. Гонерилья пляшет перед Лиром, Регана поет и ходит по проволоке с веером. Одна Корделия говорит, не пританцовывая, не подыгрывая на инструменте и не припевая.

– Интересно… – обмахивается Зильбер-Караваева.

Боковым зрением Николай Кириллович улавливает движение в зале. Пара зрителей протискивается к выходу. Еще несколько поднимаются со своих мест. Один проходит прямо перед Николаем Кирилловичем. «Балаган какой-то, а не Шекспир», – долетает свистящий шепот.

На сцене – Лир у Гонерильи. По бокам уже стоит хор, не поет, слегка мычит, звук вибрирует. Иногда хор скандирует что-то, подражая ударам бубна. «Бака-бака-бака, бака-бака-бака…» Повторяет эхом слова Лира, передразнивая его. Стучит по дойре масхара, пропевает свои реплики, хор подхватывает, смех в зале. Появляется Гонерилья, Лир, масхара. «Бака-бака-бака…» Проклятие Гонерилье. Лир уходит. За ним, на четвереньках, ползет масхара: «Амаки Лир, амаки Лир, тўхта, масхарангни хам ўзинг билан ола кет!»[89]

– Я, кажется, начинаю понимать этот таджикский… – снова шепот Рогнеды.

Темп нарастает. Предательство Эдмонда. Сцена у Реганы. Лир, Регана, масхара, прибытие Гонерильи. Третье проклятие. Буря, пляшущие сестры. Лир, уже без золотого халата, масхара без дойры. Из шалаша выбегает Эдгар. Голый, прикрывается бубном, стучит по нему: «Коч, кочинглар, оркамдан шайтон кувлаб келмокда!»[90]

Хохот с галерки. Новая порция уходящих. «Безобразие!» Нет, уже не так много. Трое. Четверо. Еще один, разглядывавший Эдгара в бинокль, решительно поднимается. Минуту стоит. Раздумав, садится обратно.

«Бака-бака-бака…»

Эдмонд предает отца. Регана и герцог Корнуэльский ослепляют Глостера. Вопль старика. Свет в зале гаснет, мрак. Голос Глостера, зовущего Эдмонда на помощь. Хохот Реганы: Эдмонд тебя и выдал. Хор фальцетом повторяет ее слова. Хриплый вой Глостера: «Эдгар бегунох экан! Мени кечир, Парвардигор, унга нажот бер!»[91]

Свет, перерыв десять минут.

Жанна бежит курить, Николай Кириллович тоже выходит, следом Рогнеда: «Нет, здорово, здорово… Только душно очень…» В фойе сталкивается с Давлатом; Давлат тянет его за кулисы, «ко всем».

Вторую часть он смотрит из-за занавеса. Актеры стоят, сидят, движением губ повторяют роли, глядят на Садыка. Сидит на корточках Давлат, ковыряет карандашом пол. Садык переговаривается с актерами, обнимая, выталкивает на сцену.

Зал из-за освещения сцены не виден. Слышна только тишина, уже никто не уходит, не шепчется. Не скрипят кресла, исчез кашель. Только ближе к концу начинается шуршание, щелкают сумочки, появляются носовые платки, на галерке кто-то всхлипнул. Хор замолкает, прикрывает лицо руками. Сейчас должен выйти Лир, неся мертвую Корделию.

Лир появляется в зале, из обычной двери. Поднимается, проходит по доскам помоста. Качает дочь, напевает что-то вроде колыбельной.

Уни олиб крлар эдим… халал бердингиз,Ўлиб колди! Корделия, Корделия,Мунча шошасан![92]

И снова мычит колыбельную.

Кладет дочь на сцену, садится перед ней на корточки: «Мою бедняжку удавили… Нет, не дышит! Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе. Тебя навек не стало… Мне больно. Пуговицу расстегните…»

Николай Кириллович видит из-за кулисы их спины.

Герцог Альбанский. Кент. Эдгар, уже в кольчуге.

Голос Кента: «Не это ль час кончины мира?» – «Исполненье сроков». Герцог Альбанский подходит к Лиру: «Конец времен и прекращенье дней…»

Тело Корделии. Тело Лира накрывают золотым халатом.

Хор спускается со станков. Зал молчит.

Актеры уходят за хором.

Сцена пуста.

– А тихо-то как, – задумчиво говорит Садык.

Раздается стук. Фазыл, актер, играющий Эдмонда, лежит в обмороке.

– Дайте понюхать. – Садык передает пузырек. – Всегда ношу, для актеров…

Николай Кириллович чувствует, как у него самого леденеют руки.

И зал взрывается.

Грохот несется на сцену, кажется, сейчас рухнут кулисы, обрушится весь театр.

Зал встает, он слышит выкрик Жанны, галерка подхватывает, начинает орать «браво», свистеть. Садык увлекает актеров на сцену, для поклона.

Выходят раз шесть, последние разы с Николаем Кирилловичем, с Давлатом, зал не унимается.

В фойе к нему бросается Неда:

– Знала бы, Юльку притащила бы на аркане!

За ее спиной сияет Жанна, сбоку с видом именинника курит Давлат.

– Но еще же премьера будет? – Рогнеда подтирает размазанную тушь. – Вообще, это они должны привезти в Питер, это надо нашим показать…

Плавающей походкой проходит Казадупов, жмет руки ему, актерам, Садыку:

– Не ожидал, не ожидал…

Устав, Николай Кириллович выходит в темноту. Холодновато. Да, уже осень.

Внизу возле урны стоит Жанна. Гасит окурок, забирает волосы в хвост:

– Ну ладно, я почапала.

– Мне еще надо звонок в Ташкент сделать. Если подождешь, то…

– То – что?

Он не знает «что». Мимо проходит еще группка, обсуждая спектакль.

– Пока, что ли? – Жанна быстро улыбается, поворачивается, идет прочь.

– Жанн!

Жанна, не поворачиваясь, машет ему в пустоту, сует руку обратно в карман.

В фойе почти пусто, несколько фигур, гулко поет радио.

«Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет, как нет…»

Николай Кириллович проходит мимо фотографий, спускается, стучит в дверь, толкает.