Читать книгу "Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин"

Из этого краткого очерка ваше императорское величество изволили усмотреть, что я постоянно держался одного и того же взгляда на настоящий вопрос. Я не изменю своих убеждений и теперь. Напротив того, я нахожу, что при настоящих обстоятельствах предлагаемая нам мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою… Что же касается затронутого графом Строгановым вопроса о своевременности издать теперь же проектированное нами положение, то в этом отношении я воздерживаюсь от какого бы то ни было заявления. Ваше величество, будучи в сосредоточении дел и обстоятельств, без сомнения, будете сами наилучшим судьей того, следует и возможно ли в настоящую минуту предпринимать предлагаемую нам важную государственную меру.

Выступивший затем Дмитрий Милютин сказал несколько слов в поддержку предлагаемого проекта, разработанного графом Лорис-Меликовым:

– Находя невозможным входить в обсуждение дела по существу, я высказываю мое убеждение в необходимости новых законодательных мер для довершения великих реформ. Меры эти совершенно необходимы, и необходимы именно сейчас. Что касается до самого порядка ведения работ при содействии представителей земства, то я позволю себе напомнить, что подобная мера не составляет опасного нововведения, она практиковалась и прежде. Для предварительного обсуждения проектов крестьянских положений и других важнейших законов всякий раз, с соизволения покойного государя, приглашались люди практические, знакомые с местными интересами, и никаких неудобств от этого не замечалось. В последние годы Россия остановилась на пути своего развития, такое переходное, неопределенное положение во многом содействовало некоторым прискорбным явлениям; такое положение не может продолжаться. Россия ждет. Оставить это ожидание неудовлетворенным гораздо опаснее, чем предложенный призыв земских людей.

Министр почт Маков заявил, что предложенные меры – это ограничение самодержавия, министр финансов Абаза горячо поддержал предлагаемые меры: «Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и армию чиновников».

Собравшиеся в кабинете Александра Третьего с нетерпением ждали выступления обер-прокурора Святейшего синода Константина Петровича Победоносцева (1827–1907), одни министры видели в нем жестокого консерватора, злого гения России, другие преклонялись перед ним за его образованность и широкую эрудицию, видели в нем ангела – спасителя России. Все знали о том, что Победоносцев был учителем цесаревича. Знали, что они переписывались… Александр Второй, подписывая указ о назначении Победоносцева на высокий пост, сказал цесаревичу, что он в его лице получит злейшего врага. Ничего хорошего и Милютин не ожидал от него.

– Ваше величество, – начал свою речь Константин Петрович, – я нахожусь в отчаянии. Приходится сказать: «Конец России»… Нам говорят, что для лучшей разработки законодательных проектов надо приглашать людей, знающих народную жизнь, нужно выслушивать экспертов. Против этого я ничего не сказал бы, если б хотел только сделать это. Эксперты вызывались и в прежние времена, но не так, как предполагается теперь. Нет, в России хотят ввести конституцию, и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг… И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. А вместо этого предлагают устроить говорильню, вроде французских Генеральных штатов. Мы и без того страдаем от говорилен, которые, под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов, разжигают только народные страсти. Крестьянам дана свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса темных людей. Земские и городские общественные учреждения – говорильни, в которых не занимаются действительным делом, а разглагольствуют вкривь и вкось о самых важных государственных вопросах, вовсе не подлежащих ведению говорящих. И когда вам, государь, предлагают учредить, по иноземному образцу, новую, верховную говорильню, это ужасно. Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасного злодеяния, никогда не бывавшего на Руси, когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный прах русского царя, все мы, от первого до последнего, должны каяться в том, что мы, в бездеятельности и апатии нашей, не сумели охранить праведника. На нас всех лежит клеймо несмываемого позора, павшего на Русскую землю. Все мы должны каяться!

Одни были поражены выступлением Победоносцева, другие торжествовали.

– Ваше величество, – прервал молчание Лорис-Меликов, – 1 марта я просил отставки, но вашему величеству неугодно было уволить меня. Я вновь обращаюсь к вам с просьбой об отставке.

Александр Третий промолчал, а в атаку вновь бросился Александр Абаза:

– Ваше величество, речь обер-прокурора Синода есть, в сущности, обвинительный акт против царствования того самого государя, которого безвременную кончину мы все оплакиваем. Если все сделанное до сих пор есть грубая и преступная ошибка, то вы должны уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях прошлого – скажу смело – великого царствования. С благими реформами минувшего царствования нельзя связывать совершившееся цареубийство… Обер-прокурор заявил нам, что вместо учреждения «верховной говорильни» нужно радеть о народе. Но именно это уже делается: отменен ненавистный всем соляной налог, две недели назад я докладывал покойному государю предложение Министерства финансов о понижении выкупных крестьянских платежей, при первом докладе вашему величеству было благоугодно на это соизволить. Но не нужно забывать, что есть образованные классы общества и им должны быть предоставлены иные возможности.

Выступали Д. Сольский, Набоков, Сабуров, князь Урусов, предложивший собраться еще раз в узком кругу и принять окончательное решение.

Александр Третий согласился с князем Урусовым создать комиссию, состав которой он определит позже, но тут же предложил возглавить ее восьмидесятишестилетнему графу Строганову.

«Ну, пожалуй, дела довольно успокоительные, – подумал Милютин, – большинство выступало за предложенные перемены, но как напугала нас всех громовая речь Победоносцева, мы просто вздрагивали от некоторых фраз фанатика-реакционера. Чувствуется, что большинство собравшихся вышли после совещания в угнетенном настроении духа и нервном раздражении. Поживем, как говорится, – увидим…»

Аресты революционеров продолжались, выявлялись новые их злодейские замыслы, начались расследования даже в Петропавловской крепости. Милютин заговорил о борьбе с разрушительными, доходящими до зверства учениями социалистов и нигилистов с немецким наследником императора, упоминал Швейцарию, где скрываются злодеи, но принц, соглашаясь, намекнул, что все эти инициативы должны исходить от России. И здесь необходимо отметить одну особенность революционного движения. В петербургском «Голосе» (издатель-редактор А.А. Краевский) говорилось: «Русские евреи не могут вообще жаловаться, чтоб русская печать относилась неблагоприятно к их интересам. В большинстве органов русской печати сказывается настроение в пользу уравнения евреев в общегражданских правах», и почти все согласны уравнять евреев с другими русскими гражданами, но почему какая-то «темная сила двигает еврейскую молодежь на безумное поле политической агитации? Отчего это в редком политическом процессе не фигурируют евреи, и непременно в видных ролях?.. Такое явление, как поголовное уклонение евреев от отбывания воинской повинности и как обязательное участие евреев и евреек в каждом политическом процессе, не может послужить на пользу дела расширения еврейских прав… если желаешь иметь права, то предварительно должен доказать на деле, что сумеешь исполнять и обязанности, неразрывно связанные с правами… чтоб в отношении к общим государственным и общественным интересам еврейское население не выделялось в таком безвыгодном для себя и крайне мрачном свете» (Голос. 1881. 15 февраля).