Читать книгу "Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков"

следов нет. Поводил лучом по воротам. Никак, заперто? Пришлось возвращаться к машине, благо, у Леськи ключи были с собой.

Во дворе тоже ничего подозрительного. Дров куча навалена, чьей-то лохматой шкурой прикрыта. Так, ещё замок. В сенях вёдра опрокинуты, половики сгружены, а в огород дверь распахнута. Докучаев достал пистолет, фонарём по стенам пошарил. На секунду почудилось: дёрнулся кто в углу, на веранде. Но это лишь сквозняк шевелил старые плащи.

— Есть кто? — позвал он. — Хозяева?

И не знает — чего больше бояться? Того, что никто не отзовётся? Или отзовётся, но кто-то другой…

На чердаке зашуршало, запищало. В луче фонаря мышиная тень скользнула между коробок. Докучаев заглянул внутрь, потом шагнул на порог. Увидел огромную дыру в полу, чуть не упал, за косяк дверной ухватился. Подождал, пока сердце уймётся, посветил вниз фонариком.

— Папа там? — спросила Леся, когда он вернулся в машину.

— Нет его. И не было, похоже.

Про дыру говорить не стал. Хотя отлично понимал: кто-то забрался внутрь, похозяйничал, посуду побил, одежду разбросал, пол зачем-то снял. Но одного не мог понять — зачем? Брать же нечего, никакого добра, одно старьё, что с него получишь? Нет, не похоже на ограбление. Скорее, вандализм. Или хулиганство. Надо всё-таки к Борисовой — может, она видела чего, расскажет.

Темнота ленивой гусеницей уползала из деревни. Рябые деревья прикрывались худыми лапами, как могли. Докучаев заглушил мотор, не сворачивая к воротам. С дороги уже приметил дверь, сорванную с петель. В окнах серым брюхом отражалось небо.

— Не нравится мне это, — сказал он то ли себе, то ли девке. Она кивнула, вжалась в сидение. Дурочка.

У палисадника было натоптано. Одну цепочку следов уже примело. Какая-то она неровная, подумал Докучаев, точно пьяный шёл. Шёл-шёл, да куда-то ушёл. Другие следы напоминали лапищи. Не собачьи, не козлиные, чьи-то ещё. Вели они в сторону кладбища, прямо за огород Борисовой. Имелись ещё одни следы. Эти какими-то зигзагами расходились во все стороны, в спирали закручивались. Напоминали символы бесовские. Караулили здесь кого-то?

— Эй, Борисова? — позвал с крыльца. — Это участковый! Не спишь?

«Ну, что за идиотизм?» Сам себя обругал, пристыдил. Но пистолет достал: мало ли? В полумраке сеней споткнулся о банки с кастрюлями, загремел, всю нечисть в доме, поди, перебудил.

И здесь увидел дыру в полу — большую, округлой формы, с неровными краями. Будто хищная глотка. Посветил фонарём. Пусто. И на кухне пусто. Разбросана одежда, порванные цветастые платья, панталоны серые. У стены целый узел с вещами, будто кто-то его старательно собирал, да забыл впопыхах.

Грязь, бардак, холод. А к стенам тени липнут. И тишина.

Он уже полез за телефоном, но вспомнил, что здесь связи нет. Надо выехать на дорогу, позвонить в посёлок, чтобы кого-нибудь прислали. Одному всю эту чертовщину в Болотниково не разобрать. Не сталкивался он никогда с таким, странным, пугающим. Это тебе не алкаши, не сельские драки, не кражи бытовые.

Тут целая деревня точно… вымерла.

Тут что-то отвлекло участкового от тягостных мыслей. Звук. Родился далеко, на самой границе слышимости, засел в дребезжащих окнах. Докучаев выскочил в сени, снова о кастрюли споткнулся. На крыльце застыл, обратился в слух.

Кричали за огородами. И до того был противный голос, прям зудело от него под кожей. Словно гвоздём скребли по листу жести.

— Ишка… ишка…

Дурачок. С кладбища, оттуда кричит.

Он побежал через конюшню, через грядки, по огороду. Ноги вязли в сырой земле, как в трясине. А голос звал и звал. И была в нём печаль, радость и что-то ещё. Какая-то первобытная угроза.

Оградка кладбища завалилась, а где-то и вовсе упала. Между сосен сновал силуэт, едва различимый в предрассветных сумерках.

— Эй! Ну-ка стой! Слышишь? Стрелять буду!

Того как ветром сдуло. Р-раз — и нет. Растворился. А что с могилами-то, что с могилами?! Матерь честная…

Десятка два разрыто, кресты повалены, кругом камни, земля, гнилая труха. Кому и зачем понадобилось разрывать? Что они там найти надеялись? Кости? Кости…

Застонали рядом, в могиле. Докучаев заглянул осторожно в яму, поводил фонарём по чёрному днищу.

— Мишка, сучёнок! Какого… Чего тут творится у вас? Где все?

Дурачок всхлипнул. Лицо в саже. Сам полуголый, в крови, обмотан каким-то тряпьём.

— Дядька… он нас режет…

Как достать его оттуда? Большой же, тяжёлый, как конь. Хоть бы лестницу где найти…

— Дядька, — всхлипнул дурачок. — Спаси… Он всё в деревне собирает… А нас на внутренности, я видел… Он там, в теплице, для себя большого делает…

Кого? Совсем у паренька кукушку сорвало.

— Погоди, найду, как выбраться. Кто тебя… вас… режет-то?

— Чучело, — отозвался дурачок, — чучело, чучело, чучело! Из нас по частям большое чучело лепит… Внутренности забирает… И лепит…

Точно, рехнулся дурак. За верёвкой придётся в машину сбегать.

— Сиди, — велел Докучаев. — Я сейчас.

Мишка завопил, заплакал, заметался в могиле.

Ничего, не сбежит, потерпит. Неужели кто-то всю деревню, как скот, порезал? Десятка полтора стариков же! Это какими надо быть зверюгами? Люди на такое не способны, только животные. Или…

Закричали на дороге. Утренний покой взорвал сигнал клаксона.

За огородами рухнуло что-то. Звук был такой, будто огромная скорлупа треснула. Там же совхоз брошенный, поля и теплицы, их, что ли поломать вздумали?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Клаксон призывал. Теплица на другом конце деревни рушилась. Звуки смешивались в голове, бурлил в крови адреналин, холодный воздух щипал лёгкие. Докучаев бежал и бежал, только во дворе остановился, перевёл дух, выглянул за ворота, глазам не поверил. В машине кричала Леська — давила на руль, по окнам стучала. А на капоте безобразной медузой распласталось… чучело. Руки обнимали кабину, голова, замотанная чулками, прижалась к переднему стеклу.

— Эй, — прицелился в него Докучаев. — Пошёл вон!

Существо не пошевелилось. Оно вообще живое?

— Эй, — позвал снова. — Да прекрати сигналить, овца!

Леська испуганно замерла. Закрыла лицо руками. А чучело так и лежало, обнимая полицейскую «Ниву». Он подошёл ближе, ткнул сапогом. Оно сползло — мягкое, податливое, будто ватой набитое.

Докучаев ухватился за штанину, стащил его с машины, перевернул. И вправду — чучело какое-то. Ни лица, ни рук. Только одежды на нём — тьма тьмущая. Господи, да в нём и соломы нет: одни фуфайки, тулупы да кофты.

Как капуста. А в груди — дырища, словно туда что-то залезло. Или вылезло.

— Сжечь, — пробормотала, приоткрыв дверь, Леська. — Сожгите его, сожгите! Оно же опять встанет, оно сильное! Оно чуть машину не подняло!

— Это чучело! Как оно… Ты чё мелешь? Успокойся.

Сам-то